Елена Блонди - Хаидэ

Увидев, как она зашевелилась, Ках быстро оглядел спящую степь и прислушался. Погоня не возвращается. Верно, заночуют в степи, а пленных пригонят после рассвета, куда торопиться, отсюда уже откочевали мелкие лагеря, а бабу и ее свиту хватятся не сразу, уж больно самостоятельна. Потому сейчас наступает время Каха, его молодой силы, пока спят старые кабаны, обожравшиеся мяса. Он же не будет спать, он просто встанет с камня, и даже не снимая меча, возьмет девку еще разика два. Может быть, три. Утро еще далеко.

Надо сейчас, решил Ках, еще раз внимательно оглядев темную степь, политую лунным светом, а то после начнут ворочаться и просыпаться. Старичье, напились вина, под утро каждый вскочит, побежит поливать старые камни. Надо — сейчас.

Встал и, увидев, что девушка снова повернула к нему лицо, осклабился, приближаясь и на ходу расстегивая ремень.

Он шел, а почти под его ногами, в темноте душного земляного мешка сидела Ахатта, скрестив ноги и держа у груди теплое маленькое тельце. Трогала пальцами животик и ножки, — мальчик. И снова чуть покачивала ребенка, который прилежно сосал грудь, будто время повернулось вспять, будто не было этого года и она держит на руках своего новорожденного сына. Который даже имени не получил, первого имени, что должны были подарить ему мать и отец, напутствуя в детскую жизнь.

Касаясь ее согнутых колен носками вытянутых ног, спал жрец, обнимая за шею лежащую в забытьи Хаидэ. И никто не мешал Ахатте сидеть с мальчиком, таким же безымянным и уже породнившимся с ней навечно.

Даже те, наверху, угомонились. Она подняла грязное лицо. Рука бережно касалась маленького тельца, что почти все помещалось в другой ее руке, пальцы трогали узелок пуповины, тонкие волосики на мягком темени, касались круглой надутой щечки. Но одновременно слух ее был там, наверху, и мысли ощупывали темное пространство, будто прокапываясь в разные стороны в сухой глине. У них пленница, издевались над ней, долго, пока не устали. И еще… тут внизу, когда, наконец, роды кончились, и все стихло, замерло, — остался тонкий сквозняк, откуда-то сбоку, из-за плеча.

Ахатта опустила лицо и поцеловала ребенка в крошечный носик. Она не хотела, но теперь в мальчике есть ее яд. Он не умрет, ее сердце говорит так, но теперь будет и ее сыном тоже. Вторым сыном. Ну что ж, женщинам нужно иметь много детей, так велят боги, и все делается под их неусыпным взором. И хорошо, что у мальчика две матери, он всегда будет под присмотром. Особенно, когда одной из его матерей нужно отвлечься на важные дела. Другие дела, связанные с другими людьми. С тех пор как Ахатта сделала свой шаг в сторону от середины мира, она стала думать о других людях, и сердце ее полнилось спокойствием и заботой.

Мальчик выпустил ее грудь и, еле слышно пискнув, заснул. Маленький воин, думала Ахатта, слушая детское дыхание, какой молодец — поел и спит, набирается сил. Сын двух матерей, внук Торзы непобедимого и Царя-отца, что простер над беглецами свою древнюю милость, да разве есть еще где такой юный князь? Только брат его, плененный Паучьей горой…

Она вытянула ногу, толкнула Техути. Тот сбил сонное дыхание, замер и вдруг сел, все так же молча. Ахатта толкнула еще раз. Жрец прополз вдоль стенки, потянулся к ее лицу и, радуясь его бесшумности, она прошептала в ухо:

— Проверь там, за спиной. Дует.

Молча он протиснулся мимо нее, закопошился в тупичке, осыпая шепотную глиняную крошку. Сквозняк стал сильнее, гладил плечи, омахивая шею и щеки теплым дыханием. Пошебуршившись еще, жрец прижался к ее спине:

— Там дыра. Внутрь горы. Коридор. И ветер.

— Хорошо. Буди княжну.

Проползя мимо Ахатты, жрец склонился над Хаидэ, шепча и покачивая ее плечи. Коротко застонав, та очнулась и замолчала, повинуясь руке, зажимающей рот.

— Хаи, мы сейчас пролезем внутрь. Ты сможешь?

— Мой…

— Ахатта возьмет его.

— Да.

Подождав, когда Техути, подталкивая, поможет княгине пролезть в земляную дыру, Ахатта сунула ему ребенка, быстро сделав над маленьким лбом охранный знак пальцами.

— Идите. Я скоро.

И не успел Техути возразить, как она встала, раздвинув ветки дерезы, скользнула наверх, ложась животом на край камня и отталкиваясь ногами от глиняных уступов.

Выскочив, расправила кустарник. Кинула за спину черные косы и, не закрывая грудь, вытащила из ножен блеснувший в луне кинжал. Как тень, пошла в обход валунов, на тихие, придавленные рукой на женском рту, стоны. И ее оскаленные зубы блеснули так же, как острая кромка металла.

Маленькая Эйлене родилась в неволе, но не знала этого, потому что весь мир для нее заключался в ограде большого дворца. Сады были тут, и был водопад, огромное озеро с островом посередине, а лужайки простирались так далеко, и столько цветов росло на мягкой траве — разных — что не было причины хоть раз за пятнадцать лет потратить день, ночь, и еще два дня и две ночи, чтоб дойти до высокой ограды, сложенной из глухого камня.

Все было у прекрасной Эйлене. Платья и драгоценные гребни, сто нянюшек и сто молчаливых слуг, арена для скачек на быстрых горячих конях, и сонм музыкантов, что учили ее разговаривать песней.

И был у красавицы Эйлене любимый. Каждое утро, просыпаясь, она улыбалась солнцу, что смотрело в высокие окна, и думала — мой любимый краше солнца. Каждый день, садясь на шитые шелками диваны, чтоб отведать яств на чеканных подносах, она брала в тонкую руку крепкое яблоко и, любуясь, думала — мой любимый ярче.

Весь мир для Эйлене был лишь слабым отражением ее любимого, что приходил каждый день, не пропуская ни одного, и, распахивая прекрасные двери, раскрывал ей объятия, смеясь и прижимая к груди, а полы богатого шелкового халата волочились по цветным полам, когда вел ее в сад, усаживал на мягкую траву и, ложась к маленьким ножкам, говорил:

— Спой мне, Эйлене, солнцеликая, сыграй, красавица, чтоб я и дальше мог править своей страной, с нежностью в сердце.

И Эйлене пела, играла на лютне, гордясь, что мужские дела требуют ее женской поддержки.

А потом любимый уходил и, поплакав о нем, Эйлене звала нянек. Гуляла по саду, вышивала прекрасные покрывала, мечтала о новой встрече, торопила день к вечеру, чтоб поскорее заснуть и дождаться утра.

Так жила она девушкой и, отпраздновав свой шестнадцатый день рождения, стала ждать ночи мужской любви. Ведь взрослая уже.

Любимый пришел, как и должно тому случиться. И дальше все было так, как рассказывали Эйлене няньки. Усталая, лежала она после любви на шелковых простынях и, перебирая черные волосы любимого, пела ему тихую колыбельную. Он обещал ей остаться, чтоб впервые вместе заснули они, сплетая объятия. И уже почти засыпал, но вдруг поднял голову, поцеловал Эйлене в нежную ладонь и сказал, что забыл еще один подарок, к сотне других, лежащих горами на коврах спальни.