Игорь Николаев - Дети Гамельна

Как ни странно, быстрые мысли о людском свинстве и мирском богатстве окончательно успокоили Бывшего. В душе осталась лишь напряженная готовность и дрожь азарта, как перед привычным боем со смертным противником.

Мортенс внимательно оглядел дом, к чьей стене его привела сама Судьба. Каменные стены буквально вибрировали, исходя мелкой дрожью, неощутимой для тела. Словно сам камень дрожал от страха. В темноте особых деталей было не разглядеть, но приметные ажурные ставни на невеликих окошках да вывеска с надписью «Мастер-краснодеревщик Бертоне» обещали запомниться и из памяти не потеряться.

Хуго оскалился, закрыл глаза, усилием воли сдерживаясь от желания выхватить из ножен клинок. Все то же чутье бессловесно подсказывало, что оружие здесь не поможет.

Послышались тяжелые шаги, схожие с неторопливой поступью норица, груженного десятком бушелей зерна. Притом тяжеловоза, определенно, двуногого. Будь Мортнес лысым, то на его плешивой голове за считанные минуты, выросли бы новые волосы, притом сразу седые.

В способность оставаться невидимым Хуго не поверил. Мелкими быстрыми шажками он попятился от дома, лихорадочно озираясь в поисках укрытия. Взгляд Бывшего упал на сточную канаву, что проходила шагах в четырех от брусчатки. Укрытие показалось идеальным, но все портили миазмы, витающие надо рвом. Меж тем шаги приближались, под тяжелыми ногами жалобно застучал камень.

— Лучше потерять нюх и заработать денег, нежели сдохнуть, да еще бесплатно, — шепотом озвучил мудрое решение Мортенс. И осторожно шагнул к канаве, тихонько опустился в нее, стараясь дышать исключительно ртом. Вялотекущая в сторону реки жижа приняла тело наемника легко, практически без всплеска. Тут же кто-то мелкий полез в сапог, хорошо хоть не кусался. Впрочем, сапог не гульфик, пусть возится.

Переносить тяготы и лишения засадного сидения наемнику пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как из дома, чуть было не разломав дверной проход, выползло на четвереньках что-то непонятное. По первому впечатлению нечто похожее на московитского медведя, но гораздо выше и со странной покатой головой.

Выползшее «чудо» поднялось на задние лапы. Или ноги?.. Каждое движение сопровождал утробный хруст, далеко разносившийся в ночной тишине. «Чудо» пошло тяжко, но весьма целеустремленно переставляя колоды… все-таки ног. В воздухе, перебивая вонь отхожих мест, остро запахло свежесрубленным деревом. И кровью. Этот-то запах Мортенс сумел бы опознать и на смертном одре.

Шаги отдалялись, странное и страшное чучело двинулось в сторону, противоположную той, откуда пришел ландскнехт по прозвищу Бывший. Хуго быстро, но стараясь поменьше шуметь, пошлепал обратно, не вылезая из канавы. Он бормотал молитвы и пытался вспомнить путь к трактиру.

Ночь перевалила за полночь, трактирщик Карбаджи уже малость устал подливать в кружку «Папы», а столяр все так же сидел в дальнем углу и пил, не пьянея. Словно вино, которым он старался залить страх, превращалось в воду, едва коснувшись губ.

— Как же он кричал, как кричал… — пробормотал Бертоне.

— И о чем же «он» кричал, не соизволите рассказать, милейший? — спросил кто-то над самым ухом, положив на плечо Карло тяжелую твердую руку.

Вопрос, заданный на неплохом итальянском, не отрезвил, но в реальность вернул. Выдернул опьяненное винными парами сознание обратно в таверну.

Прямо напротив Карло Бертоне сидел человек. Среднего роста и среднего возраста, не особо примечательный, разве что шляпа приметная — старая, штопаная и засаленная. Только вот глаза в тени под широкими полями едва ли не светились, как у оборотня. Холодные, серо-голубые, видящие насквозь. Холодные и властные. Бертоне тут же, на всякий случай, захотелось бухнуться на колени. Слишком уж собеседник оказался похож на знаменитых кондотьеров прошлого.

Справа от «кондотьера», опершись на стол ладонями в потертых перчатках, стоял не менее приметный персонаж. Ростом, правда, он не выделялся. Но зато взгляд сразу спотыкался о подернутые редкой сединой длинные усы, почти как у кроата, и еще более длинный клок волос на выбритой голове. Такая себе тонзура наоборот.

Дополняя картину «троицы», по левую руку главаря расположился еще один достаточно приметный персонаж. Все его лицо (хотя здесь вернее сказать «разбойничья рожа») было покрыто шрамами. И судя по фактуре, нанесли их не клинок и пуля, а с десяток оживших пил.

— Ну так что? — нетерпеливо и злобно повторил «кондотьер», определенно старший в тройке. Не став ждать, пока Карло сумеет сообразить, что к чему, непонятно добавил: — Мир, обеспечь.

«Кроат» перегнулся через узкий стол и врезал Бертоне по ушам, сложив «горочкой» ладони. Карло скрючился, ухватился за отбитые части тела, всем сердцем надеясь, что сыщутся добрые католики и встанут на защиту земляка.

Судя по быстрой дроби шагов, единоверцы поступили строго обратно желаемому. Посетители таверны рассудили, что лучше оставить сие гостеприимное место за спиной. Мало ли каких неприятностей следует ждать от наемников. Городская стража все равно всегда запаздывает и подходит аккурат, когда пора собирать трупы.

— Тебе никто не поможет, плотник! — сурово произнес «кондотьер». — Так что говори быстро, кратко и по делу.

— Я не плотник, я столяр! — Несмотря ни на что, Бертоне не сумел вынести оскорбления профессии. Попытался вскочить, но рухнул обратно, получив по ушам еще раз. В голове звенело, мастеру было горько и обидно, что Господь очевидно и бесповоротно отвернулся от него.

— Ты — тот, кто я скажу, — уставился своими пронзительными буркалами главарь. — А если ты с этим не согласен, то будешь возражать Трибуналу. Думаю, нет нужды разъяснять последствия, не так ли, колдун?

— Я не колдун! — попытался оправдаться Бертоне, но неуверенно и шепотом, опасливо оглядываясь, не услышал ли кто. Трибунал вообще лучше не поминать вслух. Впрочем, подслушивать было некому, даже Карбаджи предпочел затаиться в бескрайних глубинах таверны.

— Думаешь, если у тебя прозвище «Папа», то Урбан Седьмой тебе простит все грехи? — «кондотьер» и не подумал перекреститься при упоминании понтифика. Он смотрел на Бертоне пристально и оценивающе. Точь-в-точь как сам мастер разглядывал чурку, прикидывая, как бы расколоть ее одним ловким ударом.

— Я ничего не знаю! — пискнул Карло.

«Кроату» по прозвищу или по имени «Мир» не потребовалось подсказок. Очередной хлесткий удар вытряс последние остатки опьянения и желания сопротивляться.

— Зато я знаю все, — ласково, словно несмышленому малышу, сказал, нет, почти пропел собеседник. — А чего я не знаю, то ты мне, паскудная морда, расскажешь. Или я отрублю тебе пальцы.