Дмитрий Кравцов - Третий источник

Последняя фраза произнеслась уже в несколько повышенном тоне. Толяныч смутно помнил, как отработанный материал, точнее сказать тела Бербера с компанией, Вова расчленял на куски, а Сашок споро закатывал в целлофан, предварительно спрыснув какой-то ядовито-вонючей жидкостью. Такого зрелища даже Фантик-клон не смог полностью переварить, и оставалось только клясть последними словами «Золотые Своды», сбойную коррекцию и свою невезучую судьбу. И еще пытаться хоть что-то понять из потока событий, чтобы попробовать выжить.

Судя по основательности действий пасторовых подручных, шансов на выживание было минимум — уголовный розыск еще никто не отменял. Но Толяныч вовсе не собирался сдаваться, он привык доводить дела до логического конца.

— А для тебя это так важно? — Лиз глянула на таймер, потом бросила взгляд на надвигающуюся Москву.

— Да.

— У нас маловато времени. Про Пастора он врал, ты это сам знаешь… Она тронула свой кулон, разбросав по салону россыпь бликов. — Может, мы отложим разговор?

Она мило улыбнулась, и Фантик почему-то вспомнил податливое тепло на своей лопатке. Она знала привлекательность своего тела и умела этим пользоваться не хуже Альбы. Вот сука!

Лиз вернула кресло в первоначальное положение, и в уютном полумраке комфортабельного салона, устроившись поудобнее, он мог видеть только ее профиль, слегка подсвеченный от приборной панели.

— Хорошо. Тогда ответь мне на один вопрос, последний… — Толяныч медлил, стараясь тщательно отобрать именно то, что сразу же прояснит для него положение дел. Бербер, возможно, врал, но интуиция подсказывала, что он врал не во всем. — Анти-страх. Что так напрягло нашего пациента?

Повисла пауза.

«Попал!» — подумал, было Фантик, не испытывая впрочем особой радости. Это было то самое, что он усилием воли и коррекции отодвинул на время вглубь себя, на потом оставил, хотя само слово не мог не знать.

— Ну как тебе сказать…

— Как есть. — Твердо сказал он, холодея внутренне от нахлынувшего предчувствия. В затылок вновь отдался басовый аккорд, и, ища опору, Толяныч вцепился в висящую на шее бирюзу.

— В твой кулон встроен такой прибор… Нормализатор эмоций… Короче говоря, эта штука действует, как слаботочный суггестивный излучатель… — По мере того, как она мямлила, что, кстати, совсем не вязалось с холодным ведьмачьим образом, Толяныч все больше покрывался потом. — Он сглаживает импульсы регрессивных эмоций, возникшие в сознании под действием возможных, подчеркиваю, ВОЗМОЖНЫХ событий. Небольшая коррекция, брат…

Бирюза! В нее вделана такая штука, которая…

Которая…

Фантик чувствовал, что задыхается. Он никогда раньше не имел доступа к докоррекционной памяти носителя, но колотый лехин софт дал ему эту возможность. И теперь он судорожно рылся в памяти, как в пыльном чулане, пытаясь найти, понять, а может наоборот — забыть, закопать это знание поглубже…

Бирюза! Синее с черными прожилками. Синее и плоское небо, и прожилки смрадного дыма. Там горят бронетранспортеры…

Анти-страх!

Солнце. Раскаленное, как ствол автомата после атаки. Зыбучий песок, барханы и постоянная жажда. И миражи!

Нет, это не миражи!

Это реальность! Реальность…

Гниющие заживо люди. Солдаты. Бойцы. Пушечное мясо! Ковыляют в атаку. Они уже свое получили по полной — и Зарин-4А, и СиЭс, и протонный дождь. Но живы! Они живы, потому что надо выполнять боевую задачу. Надо наступать. И они наступают, не чувствуя, как отстает от костей мясо, как вываливаются небрежно подвязанные и разлагающиеся внутренности. Они выхаркивают куски легких. И идут в атаку. Так надо! Такова задача!

Живые зомби, мертвяки, но не навсегда, ведь отсроченная смерть не может длиться долго. Всего три-пять дней, а при адской жаре и того меньше. Потом тело утрачивает моторные реакции.

А рядом с ними… Те, кому это еще предстоит, может уже в следующем бою, может завтра. А может и сейчас. Но они живы и видят свою судьбу воочию. И не бояться ее!

«Все мы мертвяки, только отсроченные…» — так говорят они друг другу с кривыми застывшими улыбками, больше похожими на оскал мертвецов. Отсроченная жизнь… Разве можно назвать это жизнью?

Анти-страх! Препарат, способный отменить все инстинкты, снять с психики человека все барьеры и предохранители. Отменить страх — значит, отменить самосохранение. И они получают этого вдоволь. Сколько хочешь! С едой, в инъекциях, при переливании крови и прививках, они перенасыщены адреналином, но это направлено только в одну сторону — боевая задача!

И самое ужасное: они все понимают, но не бояться. Кто-то пытался отказаться, но солдаты получают анти-страх даже с водой. С водой! А в пустыне без нее нельзя. Все можно — не есть, не принимать витаминов, не ходить в медчасть.

Но не пить нельзя!!!

Стоп. Коррекция.

Фантик теперь знает все — его носитель пошел на коррекцию, вернувшись из ада. Отмененный страх хлынул, накопившись, словно цунами, и он сделал коррекцию, чтобы просто жить. Чтобы отсрочить страх еще на немного.

Коррекция. Это плотина между страхом и сознанием. Между жизнью и НЕ-жизнью.

Толяныч почувствовал во рту горький вкус собственной крови. Нет, приказал он себе. Эта сука, что так спокойно говорит о том, чего не знает и знать не может в своем высокомерии и холености, она не должна заметить ничего. Но Пастор… Это было больно, чертовски больно. Грудь, казалось, разорвется, как заряд шрапнели, но он лишь сильнее прикусил нижнюю губу. Огляделся — вроде не вырубался, вроде она ничего не заметила.

— …для твоей же пользы. Он лишь хотел снизить, совсем немного смягчить воздействие эмоционального заряда… — «Ну да, и загрести самый жар моими руками. Да за кого она меня принимает?!!» — А бирюза… Это только дань традиции, Фант. Бирюза — благородный камень, знак того, что воин готов бороться за правое дело. Бирюзой отделывали ножны самых прославленных клинков древности.

— Ну да, естественно, благородное дело. Только почему-то он забыл меня спросить, готов ли я за него бороться. И я теперь сомневаюсь — такое ли оно благородное, что за него надо бороться вслепую.

— А что, собственно, противоречит твоим принципам? — Теперь ее тон стал холоден, как плоть артефакта, и Фантик понял что подошел к запретной черте. Дальше ей говорить неприятно, может она сама сомневается в справедливости своих слов, может еще что. — Те, с которыми ты вступил в борьбу, они же не совсем люди. В этом ты убедился сам.

— Это верно. Но есть еще свобода выбора, так почему же у меня ее попытались отнять?!

— Не стоит сейчас копаться в причинно-следственных связях. У нас и так мало времени. Так что не задавай пожалуйста пока больше вопросов.