Дмитрий Кравцов - Третий источник

Ах, Серега, Бербер-то?.. Ну Бербера-то я знаю очень давно. Еще вместе в секции занимались… У одного сансея. Василий Григорьевич. Да, хороший, очень хороший человек, просто замечательный. И прекрасный учитель. А потом у нас вышла ссора, и я его убил… Не сансея, конечно же, а Бербера. Да, и в землю закопал, и надпись написал, что у попа… Ах, дальше вы сами знаете… Да, могу показать… Ах не нужно, вы и сами видите… Прекрасно! Да, и Магу тоже я… И Сварщика… Очень это все неприятные люди… А вот Альба, та ну прям герцогиня… Сейчас я расскажу, как мы с ней…

Да! И Лиза, должно быть, тоже ничего, но с ней я не пробовал. А неплохо бы, а?..

Тут Толяныча стало заносить на второй круг, потом, уже по приколу — на третий, и в вену ему опять полилась какая-то дрянь, но уже явно другая насколько изменились ощущения: Свернуться!!! Свернуться в комок, а то эта боль, она просто разорвет меня на куски. Зажать ее в себе…

Ремни натянулись, впиваясь в кожу. А-а-а, суки!!!

— Где ты надыбал эту наколку, пидор?!! — Орал с остервенением в ухо кто-то сорванным голосом, тыкая пальцем ему в живот.

Блики света перед глазами участились настолько, что казалось, что каждый из них проникает тонкой иглой до самого дна глазных яблок.

— А-а-а!!! А этот, гад, смотрит… И смотрит… Да он сожрет меня своим взглядом… Наколки? Так у нас у всех такие! — Толяныч орал как резаный. Интересно вам, сукам?!! Когда я вас всех за яйца подвешу, вот тогда и поинтересуетесь!!! Уберите свет!!! Уберите. Козлы, сволочи!!! Я рот ваш!!! А-а-а-а… — Он бы с радостью отрубился, но эти глаза в конце тоннеля… Они не отпускают!!! — Убери глаза! Я вырву их и сожру, понял!!! Развяжите меня!!!

— …Куда дел Источник, сволочь?!!

— А, это ты. Мало я тебе автобусе приложил! Ох, сволочь!!! Я тебе ударю, сука!..

Толяныч то терялся в дебрях зеркального коридора, то выныривал вновь к этим страшным глазам, то вновь терялся. Сколько же это может продолжаться? Он что-то кричал, ругался, умолял, просил, но все было бесполезно. Потом его захлестнуло желание, нет, просто-таки мечта уйти на ту зеленую равнину, туда, где кони, где яркое светило и только три цвета — черный, белый, зеленый.

Уйти…

И он попробовал, но ничего не вышло. Потом он уже не помнил ничего. Лишь иногда выныривал из пыльной мглы, покрывавшей сознание.

А Фантик был недоступен.

— Сосед!!! Где ж ты?! Бросил меня, сука, бросил!!! Гнида казематная, козел вонючий, даос сраный! Бросил!!! «Своды», бляха-муха! Вот ведь подстава… Где ж коррекция? Где Фантик?..

— …К кому это он обращается, Мастер? Мы же сняли коррекцию. К клону?!! К виртуальному клону?..

— Пометь, персонификация пси-коррекции, это очень интересно. Редкая аномалия…

Потом Толянычу уже стало все равно:

— …Наколка? Эта точка такая специальная… Чтоб баб трахать, понял? Так, как тебе и не снилось, козел драный! Да еще таких уродов мочить. Да, как ты и Мастер твой гребанный… Проводник? Какой такой проводник-источник? Может транзистор, а? Или мультиплексор… Да пошли вы!!! Лиз? Да, деваха то, что надо, только холодная очень. Прям снежная королева…

Потом он начал ломаться, начал рушиться, обваливаться, осыпаться внутрь самого себя, погребаясь под обломками, под очистками, под огрызками, под… Знаком?

Знаки?!!!

Знаки. Знаки. Знаки. Сколько же их… Как давят на голову… Как иглы света пронзают мозг… Ну все, хватит!

Хватит…

Он уже готов был умолять их, чтоб только прекратилось это безумие, и готов был раздавить свою гортань, только бы ни кусочка мольбы не просочилось наружу. И ухватился за последнее, что у него осталось — за чашку, простую белую чашку с единственной звездочкой на дне. Но нырнуть уже не было сил. Толяныч становился мал, меньше своей чашки. Не было сил перевалиться через край… Сейчас они ее увидят… Сейчас возьмут и расколют. И все найдут, и все узнают, и все…

И он уже видел, как чашка дала трещину, как побежала, зазмеилась она по гладкому, такому совершенному краю, и возмутилась вода на дне…

Лопается чашка, взрывается!

Толяныч пытался поймать самое дорогое, что у него еще оставалось маленькую звездочку, и уже ловил ее, а сверху он все осыпался, погребая сам себя, и…

— Ладно, довольно. Пора прекратить допрос, больше он ничего не даст, только испортим тонкое тело. Можно готовить его к Радению.

— Но ведь мы практически ничего не узнали! И Источник…

— Все, от него уже ничего не добиться. Этот материал отработан. У него оказалась внутренняя блокировка, которую проглядели аналитики. Сознание должно разрушиться в ближайшее время. А Источник мы найдем сами — ведь некоторые зацепки он нам все-таки дал, да и Посредники… Хм… Очень возможно, что придется вступить с ними в контакт.

Толяныч подхватил звездочку, и прижал к груди, баюкая.

Вот все, что осталось. Все…

А Фантик все это время был отгорожен от него непреодолимой стеной. Он был заживо замурованный в своей летаргии, изолирован от базового типа, от информации, от течения жизни. Он мог и должен был умереть.

Толяныча отвязали от кресла и поволокли по коридорам и лестницам, как тащат мешок с опилками. Сам он идти не мог — тело не слушалось, сознание мерцало, ощущая рядом неживой холод чужеродной перегородки, рассекшей сознание, разрушившей единое информационное пространство его мозга. За перегородкой медленно угасал Фантик.

Он угасал тогда, когда Толяныча бросили на железный стол и принялись массировать, возвращая телу гибкость и способность двигаться самостоятельно. Угасал и тогда, когда с него смывали нечистоты и его собственные испражнения, обтирали пахучими разогревающими жидкостями, втирали в кожу составы со смутно знакомым запахом и делали инъекции.

Толяныч пребывал в прострации, он превратился в почти что овощ, раздавленный под зеркалами, утративший всякое чувство окружающим миром. Собственное тело казалось громадным, в недрах которого так легко затеряться, и тончайшие нити, еще связывающие его с реальностью готовы были вот-вот оборваться окончательно. Он ничего не замечал вокруг. В глазах еще мелькали световые блики, и темные провалы зрачков висели в воздухе прямо перед ним, гипнотизируя и не давая нырнуть. И звездочка подевалась куда-то туда, где ее уже не достанешь. Не разыщешь.

Фантик угасал и тогда, когда в рот ему залили чашу обжигающе пряной жидкости, и Толяныч на время погрузился во тьму, а когда вынырнул, то ощутил свое тело, не скованное больше никакими узами и полностью ему послушное. Вот только апатия была так сильна, что он равнодушно принял известие о том, что уже пора. Даже не видел того, кто ему это сказал…

Вокруг мелькали безликие фигуры в модной нынче полувоенной одежде черные футболки на мускулистых торсах, черные береты с перевернутой звездой, высокие ботинки. Сплошные Че Гевары, бляха-муха. Он даже не воспринимал их, как цельные тела, а именно так — голова, руки, туловище, ноги. И вот его подхватили с двух сторон и повели какими-то полутемными коридорами, живо отдающими виртуалкой.