Дмитрий Кравцов - Третий источник

Надо прятаться, а не-то — писец котенку! — и отчетливо понял он. Хотя если догоняют «эти», капюшоны, то прятаться беспонтово… Какой к черту «если»?!! Кому тут еще быть-то? «А вдруг это менты?!» — сверкнуло безумной надеждой лишь на миг, но тут же потухло. С ментами встречаться ненамного лучше, если даже не хуже.

Толяныч, насколько позволяло тело, побежал к открывшемуся впереди темному зеву подворотни. Забежал — тупик! — оперся рукой о стену, почти сгибаясь пополам от боли в груди: «Фу, кажись, успел, авось не заметят…»

Подворотня имела глубину метров в десять и оканчивалась грубо сложенной стенкой, справа на фоне облупившейся но более светлой штукатурки вырисовывался бывший дверной проем, тоже заложенный почерневшим кирпичом. Спрятаться было негде.

Шаги за спиной приближались, и тогда он ухватился за свисающий обрезок покрытого паутиной кабеля, чтоб иметь более-менее вертикальное положение и хоть какую возможность обороняться. В висках боксерской перчаткой билась кровь, и сердце, похоже, превратилось в еще одну пулю. Как бы не в разрывную…

«Еще пара пробежек, и в тебе будет вся обойма…»

Толяныч осторожно отпустил кабель, и стал распрямляться. Когда вертикальное положение уже казалось достигнуто, его вновь скрутило — похоже, ребро сломано. И он вновь повис, вцепившись за шершавую, в руку толщиной, кишку. Глаза постепенно адаптировались к сумраку, и предметы потихоньку обретали пусть призрачные, но все же очертания. Он поднял глаза к близкому своду, и вдруг отчетливо нарисовалась картина, которую увидят те, кто вот уже подходят к этому переулочку: голый чувак стоит раком, уцепившись в грязный кабель, и не понятно, то ли блюет, то ли что-то потерял и высматривает на земле. А вокруг кромешная темнота…

А вот и они, вывернули из-за угла, и все это в натуре увидели, и тут Толяныч расхохотался от всей души, правда тут же поперхнулся от боли в боку, но смеяться не перестал — кхе-кхе-кхе…

Неизвестные преследователи остановились, всматриваясь в сумрак подворотни, и медленно, но уверенно направились прямиком к Толянычу. Он стал выпрямляться и даже принял стойку, слегка скосолапив ступни для вящей устойчивости. Разбитые кулаки сжались, и тут он с удивлением обнаружил, что все еще держит в руке волнистый нож. Поднес вплотную к глазам, силясь рассмотреть, и его опять здорово качнуло. Снова вцепился в привычную опору, и перед глазами все закружилось.

Ну как тут не рассмеяться?

Трое остановились прямо перед ним. В слабом свете далекого фонаря Толяныч различал только темные силуэты без лиц. Фигуры выглядели внушительно. Толяныч вновь придал себе подобие боевой стойки, подавляя желание просто рухнуть на спину. Сердце явно собиралось выпрыгнуть наружу.

Сердце, тебе не хочется покоя? Сердце заверило в том, что покой ему жизненно необходим: «Эх, сейчас бы завалиться на Малютку, да с книжечкой, да с сигареткой… — сказало ему сердце. — Да пивка бы бутылочку, да музычку какую-нибудь полегче. И чтоб Матрена под боком… Да Пичка под другим… Да чего там мелочиться-то — пусть и Лиза под третьим. Да с Таньками сверху. Обоими. Да еще…»

«А это кто говорит? Точно не сердце. Фантик, Фант! Ты?»

Фантик вяло болтался где-то внутри, как старческая мошонка. Давешний всплеск исчерпал его полностью, стало быть, ни на помощь, ни на коррекцию надеяться не стоит.

Подошедшие стояли молча, их лица постепенно проступали, сначала набором теней, потом подобием черт. Отблеском глаз…

Наконец Толянычу надоело играть в молчанку:

— Ну? — Сказал он и покрепче сжал рукоять криса. Разбитые костяшки тут же уведомили — мол, непорядок в хозяйстве. — Давайте!

Ему уже было до лампочки все, что за этим последует. Хотелось только, чтоб все кончилось побыстрее. Его даже не удивило то, что действительно за этим последовало:

— Простите, Мастер, но мы не можем принять столь высокую честь. Сказал стоящий немного ближе других. Все трое склонили головы, приложив сжатый кулак к груди.

«Драки не будет!» — мелькнуло у Толяныча с бурным облегчением и даже немного с досадой. Честно говоря, он уже приготовился подыхать. Ан нет! Фиолетовые круги перенапряжения закружились перед глазами. Самым сильным было желание сесть, нет, даже плюхнуться голой задницей прямо на асфальт и закурить.

«Рановато ты братан раскуривать собрался, да и нечего, опять же. Одернул он сам себя. — Коль эти такую честь от тебя принять не могут, так хоть держи себя солидно.»

Он принялся выбираться из полуприседа, и выбирался, выбирался, сдерживая менжу в коленях, стараясь не поддаваться слабости, стопудово сгибавшей в три погибели — надо отвечать, сказать что-нибудь этакое, подходящее к случаю. Да вот беда — ответной речи он как-то не подготовил. Ну не рассчитывал он держать ответную речь!

Толяныч облизал сухие губы — пить! Нет, курить! Нет, все же пить! Водки…

Лады, вот тогда вам другая честь:

— Штаны. Мне нужны штаны! — Вот и все, что ему удалось сказать. И очень удивился, когда двое беспрекословно сорвались с места и умчались в темноту. Третий, тот что говорил, остался стоять.

— Курить есть? — Эта была уже вторая фраза, и надо сказать далась она уже с меньшим трудом. Звериные инстинкты исчерпались еще в подвале, и он словно заново учился говорить.

Человек не торопясь, не сводя с Толяныча глаз, полез в карман жилета-разгрузки и извлек сигареты. Протянул открытую пачку. Как вытащить из нее сигарету, Толяныч не представлял — руки почти не слушались, мешал нож, который некуда было сунуть, разве что себе в бочину. Или вот ему…

— Прикури мне.

Незваный гость, не смутившись, прикурил, на мгновение высветив половину лица и мощный бицепс, и вставил сигарету Толянычу в зубы.

Голова слегка закружилась после первой, такой желанной, затяжки. Толяныч расслабился и привалился спиной к стене. Еще пара затяжек…

Он переложил нож в левую руку, взял сигарету изо рта, с трудом оторвав ее от пересохшей губы:

— Кто вас послал?

— Никто. Закон Воина. Вот. — И чувак протянул ему что-то на ладони.

Толяныч посмотрел, но было недостаточно светло, чтобы понять, чего там такое у него в руке. Правда мелькнуло предположение, что это его собственный двойной перстень в виде змеи, но откуда бы ему тут взяться? Да и зачем он теперь нужен?

— Оставь себе. На память. — Чувак кивнул и ничего не сказал. Положил это что-то в нагрудный карман. Потом тоже закурил. — Вы должны меня грохнуть?

— Нет. Да мы бы и не стали этого делать, Мастер.

— Почему?

— Я, и они тоже, были сегодня там, — он кивнул головой куда-то в сторону. — Я сам стрелял в тебя четыре раза.

«Ох, до чего парень вежливый…» — поразился про себя Толяныч, но почувствовал уважение к человеку, который вот так спокойно сообщает, что буквально только что старался тебя же убить.