Виталий Вавикин - Суккубус

И она улыбнулась.

Припав к грязному стеклу, Дороти следила за Эдгаром. Комната, где он остановился на ночь, была маленькой и убогой. Кровать, стол, пара стульев. Горели свечи. Он что-то писал. Его ужин давно остыл. Бутылка вина почти допита. Теплый ветер завывал за окном. Дороти подошла к двери и постучала. Никто не открыл ей. Сомнения сменились зудящей настойчивостью. Новый стук. Новая тишина. Еще стук. Еще тишина. Может быть, Эдгар уснул? Дороти вернулась к окну. Нет, Эдгар все так же сидел за столом. Стекло запотело от теплого дыхания Дороти. Почему он не открывает? Не хочет никого видеть? Но ведь она не кто-то! Она – Дороти Кемпбел! Она пришла, чтобы отдать то, что уже принадлежит ему, хотя он и не знает об этом. А что если он не захочет ее? Что если ему не нужна Дороти? Она попыталась вспомнить имя, звучавшее в стихотворении. Нет! Она не могла его забыть. Нет! Страх! Паника. Нет! Боже мой! Пожалуйста… Дороти отошла от окна, проклиная свою забывчивость.

– Кто здесь? – спросил мужской голос.

Эдгар стоял на пороге, широко распахнув дверь. Сердце Дороти забилось в груди. Эдгар! Эдгар! Эдгар! Она подошла и заглянула ему в глаза. Проклятое имя! Оно крутилось у нее в голове, не желая срываться с губ. Порыв ветра растрепал ее черные волосы. Проклиная обстоятельства, Дороти вошла в открытую дверь. Слов не было. А может быть, они и не нужны? Дороти вздрогнула. Мужская рука легла на ее плечо.

– Не бойся. Я не причиню зла, – сказал Эдгар.

Зло. Как он мог подумать об этом? Как?! Дороти в гневе сжала свои маленькие кулачки. Проклятое имя! Почему она не может его вспомнить?!

Эдгар подошел к столу. Убрал с него бумаги, зажег потухшие свечи. Ужин, вино, лауданум. Дороти села за стол. Тишина. Минута, вторая, третья.

– Знаешь, в Ист-Энде есть заведение, где подобное молчание – закономерность, – сказал Эдгар.

– Я не была в Ист-Энде.

– Это в Лондоне.

– И чем там занимаются? В Ист-Энде?

– Курят опиум, – он указал на пузырек лауданума. – Хочешь попробовать?

– А ты?

Он сухо улыбнулся. Достал еще один стакан. Смешал спиртовую настойку опиума с вином. Дороти сделала глоток.

– До дна.

– Что теперь? – она поставила пустой стакан на стол.

– Теперь? – его темные глаза сверлили ее взглядом. – Теперь ты назовешь мне свое имя.

– Линор, – выдохнула Дороти.

– Линор, – повторил он, и ей показалось, что его губы ласкают это имя. – Линор.

Счастье. Дороти улыбнулась. Ее молитвы были услышаны. Она вспомнила. Вспомнила! Вспомнила! Сердце металось в груди, не веря в удачу… Все было таким проникновенным, словно самый счастливый сон, который теперь уже никогда не закончится. Утро не наступит. Нет! Они будут сидеть друг против друга, и это будет длиться вечность. Прекрасный полет не закончится. Чарующую тишину не нарушит громоздкость ненужных слов. Они будут молчать, придумают себе богиню безмятежности и станут поклоняться ей. Зачем нужен весь этот шум, если есть взгляд, способный рассказать намного больше, чем груды нелепых фраз, тысячи предложений. Пусть свечи сожрут плоть. Пусть ветер развеет их прах. Бумага и тушь. Слезы и лицо. Никогда снова. Ни разу. Только то, что сейчас. Только взгляд. Только дыхание. И никаких обстоятельств. Никаких причин. Все в прошлом. Эдемский сад завянет и расцветет вновь. Лед тает. Даже небеса и те иногда плачут… от счастья. И полет. Полет в вечность. Среди облаков. Вместе. И никогда порознь. Больше никогда. Больше никогда. Больше никогда…

Дороти поняла, что повторяется. Эдгар смотрел на нее. Слушал ее. И она говорила ему. Говорила так много, так страстно, так самозабвенно…

– Больше никогда. Больше никогда. Больше никогда…

Пальцы Эдгара прикоснулись к ее лицу. В них было тепло. В них была жизнь. Тленные миражи… Дороти обхватила их губами. Соль. Вкус слез.

– Линор.

– Больше никогда. Никогда. Никогда… – она хотела летать. Летать высоко. Там, где небо плачет от счастья. Где ветер пронзает тебя насквозь. Где нет ничего разделенного. Только целые части. Только целые. Целые…

– Я скучал.

– Больше никогда. Больше никогда. Больше никогда… – Дороти поднялась из-за стола.

Кровать за спиной. Рука Эдгара в ее руке. И пусть постель станет их небом. Пусть простыни станут облаками. Пусть ветер пронзит их тело. Пусть станут они его частью. Нежной и теплой. Страшной и неистовой. Здесь. Сейчас… Дороти подняла бедра… В первый и последний раз… Мир закружился… Боли нет. Совсем нет… Губы. Дыхание. Жар. Плоть.

– Линор…

– Больше никогда. Никогда. Никогда…

Они лежали на кровати, наблюдая, как догорают свечи. Пламя дрожало в расплавленном воске. Разгоралось, а затем затухало. Навсегда… Мрак… Окно… Хмурое, неизбежное утро.

– Я люблю тебя, Эдгар, – шепнула Дороти. Он не ответил. Ее мягкие волосы струились между его пальцев извивающимися локонами. – Скажи мне!

– Сказать что?

– Что тоже любишь меня.

– Нет.

– Почему? – и снова молчание. – Это же просто слова, Эдгар.

– Не всегда.

– Что значит, не всегда?

– Все, кого я люблю, умирают, – его руки опустились к ее груди, вычерчивая пальцами ровные овалы вокруг темно-коричневых сосков. – Ты пахнешь клубникой, Линор.

– Я хочу знать.

– Нет. Не хочешь.

– Ты разбиваешь мне сердце.

– Я всего лишь хочу спасти твою жизнь.

– Моя жизнь принадлежит тебе.

– Мне она не нужна.

– Тогда отдай мне свою.

– Не могу.

– Твое сердце принадлежит другой?

– Мое сердце не выдержит, если умрет еще одна женщина.

– Я не умру.

– Моя мать умерла, когда мне было три года.

– Я не твоя мать, Эдгар.

– Первая женщина, которую я возжелал, умерла раньше, чем я стал мужчиной.

– Сколько ей было?

– Много.

– Вот видишь!

– Нет, Линор. Видит Бог, я проклят, и человеческий разум не в силах постичь этого!

– Всего лишь две смерти…

– Миссис Стенард не была последней. Все умирают: мои любовницы, моя мачеха, моя жена… – его руки опустились на живот Дороти. – И ты умрешь, если я позволю себе полюбить тебя.

– Обещаю, что этого не будет.

– Вирджиния тоже обещала…

– Твоя жена?

– Да.

– От чего она умерла?

– Туберкулез.

– Не очень-то похоже на проклятие…

– Всего лишь арабеск над пропастью.

– Всего лишь жизнь, Эдгар.

– Что ты знаешь о жизни?!

– Достаточно, чтобы жить.

– Что ты знаешь об искусстве?

– Достаточно, чтобы восхищаться твоими стихами.

– Иногда процесс важнее результата. Важнее жизни.

– Я просто хочу любить тебя.

– Искусство не терпит соперниц.

– Думаешь, искусство убило твою жену?

– Нет. Я сам. Своей одержимостью, необузданностью, мечтами. Я отнимал у нее жизнь, как художник отнимает у возлюбленной краски, перенося на холст, дабы увековечить ее неземную красоту. А она, бедная, кроткая, глупая, смиренно ждала, отдавая свою жизнь моим произведениям. Я сам погубил ее, Линор. Погубил во имя искусства. Медленно. День за днем. Я жаждал более безумной красоты, чем та, которую нам может дать земля. Но видит бог, красота – это гротеск. Созвучие чувств. А люди… Люди – это марионетки, пляшущие под ее вожделенную песню. И глупец тот, кто считает, что может покорить красоту. Нет. Красота всегда будет служить лишь одной госпоже – Искусству. А Искусство слишком эгоистично, чтобы любить кого-то кроме себя. И мы – всего лишь его слуги. Преданные, упоенные своей безумной влюбленностью.