Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

Лицо у него было багровое, на лбу блестели капли пота. Казалось, и не вождь это вовсе, а демон, принявший его обличье. Так страшен он был в тот миг, что каждый невольно потянулся за нательным оберегом и прошептал заклятье от злых чар. И даже Искра похолодела, увидев преображение мужа, и отшатнулась от него. А Головня произнёс, обведя всех грозным взглядом:

- Кто спорит со мной, спорит с Наукой. Я - глас божий. И всяк выступивший против меня будет покаран десницей великой богини. Не вашей волей я поставлен, но волей Науки. А кто ещё посмеет воззвать к воле общины, пусть пеняет на себя. Загрызу нечестивца.

Мимо Волчьих запруд, обогнув старицу и Мёртвый бор, вышли к Тихой реке. Здесь передохнули, наловили рыбы в прорубях и двинулись дальше, петляя по извилистому руслу. Угрюмые лохматые быки, выбиваясь из сил, тянули сани через нетронутый наст. Справа и слева, утопая в сугробах, бежали собаки. Люди ехали как на тот свет: обречённые, подавленные, опустошённые. Ни песен, ни шуток, только понукания возниц да тихие разговоры.

По берегам теснился сосняк, меж звенящих от мороза стволов лезли льдистые кусты голубики, ветер шатал хрупкие веточки ив, поднимая печальный перестук. А наверху, среди бушующих духов тьмы и холода, то и дело вспыхивали яркие огни, масляно растекавшиеся по опрокинутому блюду неба.

Головня, видя робость на лицах родичей, подбадривал их:

- Если Наука с нами, кто против нас?

Однажды наткнулись на брошенную стоянку зверолюдей. Снег вокруг кострища был истоптан голыми ступнями, там и сям валялись человеческие кости - расколотые вдоль, с высосанным мозгом. Общинники, узрев такое, задрожали, иные завопили, что дальше хода нет - начинается проклятая земля. Головня прикрикнул на трусов, надавал по шеям, быстро навёл порядок. Обоз двинулся дальше.

Ехали медленно, с частыми остановками. Мужики ставили капканы, черпали сачками рыбу из омутов, бабы и невольники кормили скотину, подновляли поножи быкам, прижигали им копыта, чтобы не гнили. Запасы сена стремительно таяли, и Головня с досадой чувствовал, что придётся снова отправить Лучину в летник. Чтобы сбить нараставший ропот, он освободил Рдяницу, прегрозив, что следующий раз уже не будет так отходчив. Пустые угрозы! Обретя свободу, баба только выиграла: люди теперь чествовали её как мученицу и шпыняли Жара-Костореза, что не смог постоять за жену. Головня, видя это, свирепел, но молчал.

С Искрой тоже продолжался разлад. Хоть и пошла она с ним в мёртвое место, но гнев не умерила, пилила каждодневно, так что Головня от греха подальше пересел верхом на быка, чтоб не сидеть в санях бок о бок с ворчливой супругой.

Ни в ком он не находил поддержки, даже Сполох и Лучина, верные друзья, и те впали в сомнение. Боялись возмездия за свою верность вождю. Бодрость их сменилась колебаниями, прямота - уклончивостью, самоуверенность - унынием. Яд крамолы проник в их души. Головня не знал, как вдохнуть в них новые силы. Он и сам понемногу начал сомневаться, не напрасно ли погнал людей в мёртвое место. "О великая Наука, - молился он. - Дай мне знак, протяни спасительную длань".

И богиня, как не раз уже бывало, помогла ему. Как-то поздним вечером, пока он сидел в одиночестве у затухающего костра, перед ним мелькнула чья-то тень. Он вздрогнул, решив, что сам Лёд явился по его душу. Но вместо злобных демонов его взору явилась служанка. Упав на колени, она подползла к нему поближе и промолвила, преданно заглядывая в глаза:

- У моего брата есть важное известие для тебя, господин. Позволь ему предстать перед тобой.

В зрачках её вспыхивали уголья, зубы тускло белели во тьме. Головня недоверчиво покосился на неё. Мысли его гуляли далеко, пришлось напрячься, чтобы понять, о чём речь. Ах да, брат. Наверно, это тот, за которого когда-то хлопотала Искра. Ничтожный заморыш, сопля. Кажется, его пристроили таскать дрова для женского жилища, чтоб не околел на выгоне. И что же теперь? Новые просьбы? Почуяли слабину, зверята...

- Ладно. Где он сам? - спросил Головня.

- Здесь, господин. Ожидает твоего слова.

- Давай его сюда.

Служанка, склонившись, спиной шагнула в полумрак и, повозившись, вытолкала оттуда невысокого худощавого паренька в изодранном меховике. Тот пал на колени, упёрся рукавицами в снег, приняв собачью стойку.

- Выкладывай, - коротко приказал Головня.

Паренёк тихо залопотал:

- Надысь Костровик да Румянец совет держали - как жизни свои спасти да жуткой гибели избегнуть. Пошли к Чирью, а тот им сказал, мол, Артамоновы все как один вождём недовольны, жалуются, что, мол, злу поддался, душу потерял, ведёт, мол, всех ко Льду в зубы. И этот Чирей толковал со Стрелком, мол, на Рычаговых надо грех перекласть, авось справятся. Слышал я, там был ещё Остроухий, но сам не видал, говорю с чужих слов. А вот что видал: Теплыш похвалялся, будто к Искре вхож и будто ведёт с ней всякие речи, опасные речи - на тебя наговаривал, господин! И Красноносый это слышал, клянусь Огнём, господин. Спроси его, он подтвердит.

Головня нахмурился. Остроухий - это Багряник, прекрасный охотник. Любо-дорого смотреть, как сажает медведей на рогатины. А Красноносый - это, видимо, кто-то из Рычаговых. Как Чирей и прочие. Для Головни они все были на одно лицо. Бурчат себе и бурчат - кого это волнует? Но Искра, отрада, радость сердца, сладкая зазноба, неужто и она спелась с крамольниками? За что? Не верилось, не хотелось верить. Теплыш этот... Ничего у него с Искрой нет, пустое бахвальство, выпендрёж. Речи он с ней ведёт... Куда ему, пустобреху, соперничать с вождём? Нос только задирает, подлец, мелкий пакостник. Надо ему нос этот паршивый подрезать, чтоб не забывался. Лучине и поручить...

И всё же где-то глубоко в душе проклюнулось сомнение: а вдруг всё правда? Вдруг демоны зла таки совратили Искру? Как быть?

- Ты правильно поступил, что пришёл ко мне, - медленно произнёс он, стараясь говорить ровным голосом. - Я богато награжу тебя. А теперь ступай и никому не говори того, что сейчас сказал мне.

Парень вскочил и был таков, даже поклониться забыл. Головня же глубоко задумался. Что же это получатся - все против него? Даже на родичей нельзя положиться. Каждый мечтает избавиться от избранника Науки. Но почему? За что ему такая мука? Разве он не выбивается из сил ради общины? Разве он не радеет об общем благе? Он вернул людей в лоно истинной веры, избавил их от своенравного Отца, научил убивать - и вот награда. Презренные скоты, неблагодарные сволочи... Ну хорошо же, хватит быть добреньким. Они у него попляшут. Грязью умоются. Пора врезать как следует, чтобы башки по снегу покатились. Чтобы взвыли как ошпаренные. Чтобы и мечтать забыли о самовольстве. Пусть убедятся, глупцы, что здесь есть только одна воля - воля Науки. Пусть прикусят свои болтливые языки и идут в одной упряжке.