Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

- А кровь предков вам - божья роса? - возражали им ревнители прошлого. - Или забыли, как Артамоновы наших резали? Забыли про Краснощёка, сожранного ими? Вот она, ихняя Наука! Отцы да деды ныне с небес взирают, подношений взыскуют. А мы? Если не о них, то хоть о гордости Рычаговской вспомним. Артамоновы нас шпыняли, за людей не считали, а мы теперь дружбу с ними заведём? Нет уж, поруха роду, позор.

- Вчера шпыняли, а завтра сами кланяться будут, - не сдавались сторонники великого вождя. - Ты посмотри на Пепла - так и пыжится от важности, на прежних хозяев поглядывая. А был-то как мы.

- Честь его на предательстве зиждется. Он наших людей под нож подвёл. За это ему презрение и вечное проклятие. И сеструхе его, шалаве, тоже. Хотите такими же стать, как они? От корней своих отречься? В души отца и матери наплевать?

- Ежели Наука - главная богиня, то какое ж тут наплевательство? Справедливость одна...

- А ежели не главная?

- За ней нынче сила. А значит, и правда.

Такие перепалки происходили ежедневно. Головня, слушая их, посмеивался, вспоминал, с какой ненавистью взирали на него люди, когда он гнал их, стонущих, в мёртвое место. А теперь куда девалась их злоба? Не жизнь настала - праздник. Ешь, пей, гуляй - сказка! Оттого и таяли ряды тех, кто хотел уйти. Куда им было уходить? В неизвестность? В пустоту? В зубы к чёрным пришельцам? А здесь и накормят, и обогреют, и спать уложат. Живи - не хочу. Головня уже не опасался заговора, а потому решился отпустить от себя Лучину: отправил его с несколькими охотниками в зимник к Сияну - подать весточку и узнать, как там дела.

Удручало, однако, что хорошего, добротного железа ему так и не попалось. Сплошная ржавая труха, рассыпавшаяся при малейшем прикосновении. Люди вгрызались в землю всё глубже, кое-где дошли до нетронутой породы, а вместо залежей металлов находили бесчисленные реликвии древних. "Металл, металл, - твердил Головня. - Ищите металл". Металла не было. Головня метался как зверь в западне. Не хотел верить, что сделал ошибку, подозревал богиню в каверзе. Сколько их уже было, этих каверз? А сколько ещё будет!

С женой отношения обострились до предела. Головня уже не спал с ней, вёл себя как чужак, за целый день мог не сказать Искре ни единого слова. Столь дурацкое положение, невыносимое для обоих, вызывало в вожде клокочущее бешенство, которое день за днём становилось сильнее и сильнее, подкрепляясь не только холодностью Искры, но и бесплодными поисками железа. Рано утром Головня уходил на раскоп, чтобы не видеть супруги, а вечером спешил в жилище, чтобы поскорее забыть об очередном напрасно потраченном дне. И то, и другое сделало его дёрганым, вспыльчивым, полным смутных подозрений. Искра тоже ярилась, ревновала к Зарянике: девка, получив свободу, упросила Головню оставить её в услужении. "Знаю я, для чего она тебе нужна, - бурчала Искра. - Блудить с ней хочешь, пока я на сносях. Все вы такие". Головня устало огрызался, но чувствовал её правоту - смазливая служанка и впрямь будоражила кровь. Ему доставляло удовольствие следить, как она работает, как изгибается её тело, спрятанное под лисьим меховиком, как падает с затылка туго закрученная коса с бренчащими в ней маленькими реликвиями. Иногда, торопя её или подбадривая, он легонько хлопал служанку по прямой спине, и она льнула к нему, смущённо хлопая длинными ресницами. Изъеденная ревностью, Искра то и дело по мелочам придиралась к девке, а однажды не выдержала и оттаскала её за волосы, недовольная тем, как Заряника заштопала хозяйке дублёный нательник. Головня в тот день, как всегда, пропадал на раскопе, некому было вступиться за служанку. Переполненная обидой, Заряника ударилась в слёзы, крикнула сгоряча: не её, дескать, вина, что вождь охладел к жене. Услыхав такое, Искра совсем обезумела: кликнула кое-кого из людей Сполоха, велела хорошенько выпороть дерзкую девчонку. Повеление было исполнено, и Зарянику в беспамятстве унесли в женское жилище. Вернувшийся с раскопа Головня, не заметив служанки, с удивлением спросил:

- А девка-то что, приболела?

- Приболела, - буркнула Искра, подавая ему ужин.

- Сильно?

- Да уж неслабо, - усмехнулась жена.

Головня рассеянно кивнул - мысли его были далеко, о Зарянике думать не хотелось. Но всё же сказал, ковыряя в зубах:

- Варенихе это... надо сказать. Кабы не померла. Жалко будет.

- Да уж сказала, - откликнулась супруга.

Головня больше не спрашивал про девку. Но по окончании ужина, отойдя по нужде за холм, вдруг наткнулся на саму Варениху. Бабка засеменила рядом, бормоча:

- Ты Искре-то скажи, чтоб не лютовала так больше, чай гнев-то сдерживать надо. Оно, конечно, наше бабье дело такое, что всё сносить надобно, да и ребёночек колотится, разум набекрень, сама знаю, а только снисхождение тоже не помешает. Убьёт девку - грех на ней будет. Скажи уж супруге-то, авось охолонёт.

Вождь недоумённо уставился на неё.

- Ты о чём толкуешь, коряга старая?

- Да о девке вашей, о Зарянике, будь она неладна. Хоть и Рычаговская, не наша, а тоже - человек, чтобы так измываться, нельзя уж, в самом деле, хоть её тоже понять можно, уж так тяжело приходится, ну так что ж с того? Я вот тоже выносила без счёта, и худо было, и жить не хотелось, да вот жива же, и бабе твоей то же говорю всегда: терпи, мол, Искра, уж наша доля такова, чтобы терпеть...

Головня вспомнил слова жены о болезни Заряники, вцепился в старуху, встряхнув её как следует:

- Где она?

- Да кто, кормилец? - перепугалась та.

- Девка! Заряника!

- Да у нас же. Отлёживается...

Вождь метнулся в женское жилище. Густеющие сумерки расцветились кострами, впечатали в окоём очертания сосновых рощ, растеклись в лощинах непроглядной тьмой, рассечённой тремя шестами с черепами на верхушках. Человеческий гомон, целый день стоявший в стойбище, притух, распался на отдельные голоса. Какая-то баба протяжно крикнула:

- Пламуся, горе ты моё, куда подевалась?

Вождь миновал загон, где над завалом из стволов, земли и камней плыли чёрные лошадиные головы на изогнутых шеях, и оставил позади несколько жилищ, чьи обитатели, собравшись вокруг общего костра, травили байки в ожидании луковой похлёбки, закипавшей в большом котле. Двое мужиков азартно галдели, бросая кости. Их руки то и дело взмывали над костром, словно ночные птицы, выпархивающие из гнезда. "Тройка с надрезом... Кон и баста... подкрепляю...". И тут же рядом косматая Рдяница рассказывала сказку детям, сидевшим перед ней: "Взмолился Светлик-следопыт Большому-И-Старому, чтобы оставил его зверь в заветном месте. А Большой-И-Старый ему и отвечает...".

Впереди громоздились отвалы, обозначавшие входы в штольни. Вождь взял левее, идя по самому краю становища. За отвалами возвышались похожие на лысые горы обрубки древних стен, обгрызенные по краям Ледовой стихией. Женское жилище находилось внизу, за стенами, невидимое с вершины изрытого общинниками холма. А ровно посередине этого холма, деля становище на две части, торчало мужское жилище, подпиравшее чередой скрещённых слег мутное тёмно-сизое небо. Прямо перед ним горел большой костёр, при свете которого парни забавлялись в "сову" - сигали через поставленные торцом сани. В отдалении Рычаговские девки чистили рыбу. Одна из них пискляво подначивала соперников: