Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

- Допрыгалась, зараза? - глумилась над ней Заряника, выходя мять кожи. - Мало тебе прежней кары? Всё не уймёшься, косматая, скверну по общине разносишь. Вот вернётся вождь, больше тебе спуску не даст.

- Пошла прочь, гнилушка, - зло отвечала Рдяница. - Придёт и мой день - уж тогда наплачешься.

- Ха-ха, никогда он не придёт. Головня вернётся, и башку твою дурную снимет. Помяни моё слово.

Подходил и Сполох, качал головой.

- И надо было тебе сердить его, Рдяница! Вроде, успокоилось всё, зажили хорошо и сытно, так нет же - свербит у тебя что-то, зудит в одном месте. Ты ведь не только себя, ты и мужа своего, и всех нас, родичей твоих, под нож подвела. Головня теперь совсем к нам доверие утратит. Вот чего ты добилась, неугомонная.

- Зато перед душами предков чиста, - слабо отвечала Рдяница, привалившись к коновязи. - В отличие от вас, отступников. А ты бы, Сполох, вот что - отпускал бы меня хоть на ночь, а? Вождя всё равно нет, а наши не донесут. Сил уж нет здесь стоять, комарьё заело, да и макушку печёт - аж в глазах разводы. Смилуйся. Вспомни о предках своих - Артамоновых да Павлуцких. Уж они бы так не лютовали.

- Сейчас не предки, сейчас только слово вождя вес имеет. Как он скажет, так и будет.

И уходил, не желая толковать с упрямой бабой.

Артамоновские охотники Рдянице сочувствовали, но помогать не спешили. Сытая житуха и Рычаговские бабы изрядно охладили их пыл. Многие досадовали на крамольницу, говоря:

- Поделом тебе. Неча было совать нос в чужие дела. Теперь вот страдай.

- А не вы ли прежде ругали Головню? - вопрошала Рдяница. - Грозились выбросить его диким зверям на растерзание. Забыли уже? Или помнить не хотите?

- Грешны, - соглашались мужики. - Демоны попутали, взор застили. Теперь-то уж видим, что вождь был прав, а ты - не права. Так-то вот.

И тоже уходили, не хотели спорить.

И только Артамоновские бабы да девки-перестарки жалели Рдяницу и тайком подкармливали её. Им Головню не за что было благодарить: бабы стенали под тяжёлой мужниной властью, а девки изнывали в тоске, потеряв надежду выйти замуж. Сполох глядел на их проделки сквозь пальцы, сам терзаясь осознанием неправедности кары.

А лето уже вовсю шпарило серым маревом, напускало тучи комаров по ночам, журчало ручьями. Кое-где на вершинах холмов желтели проплешины ягеля, а повсюду в низинах уже волновалось полынное безбрежье, ближе к реке уступавшее место ернику и тёмным еловым рощицам, в которых любили прятаться от жары голуби и белые куропатки. Уже разливались душными терпкими ночами соловьиные трели, уже шныряли повсюду жадные лисицы, подбираясь к самому стойбищу, привлечённые стойким запахом мяса и рыбы, уже детвора ловила кротов, чтобы содрать шкуру на оберег от медведя. Охотники с утра уходили проверять заячьи силки и бить водную птицу, рыбаки крючьями ловили в реке стерлядь, ставили сети на ельца и окуня, ивовыми мордами таскали налимов. Бабы присматривали за лошадьми: собирали их на ночь в окружённые дымокурами загоны, вычёсывали из них паршу, доили, а ещё сдирали в рощах сосновую кору для заболони, чинили одёжу, лепили посуду.

Но главная мысль у всех была одна - о покосе. Каждое лето все общинники от мала до велика выходили на луга, окружавшие летник, и с утра до вечера косили траву. Чем больше накосишь, тем сытнее будет зимой скотина. А чем сытнее будет скотина, тем больше будет молока и мяса. Так жили веками, не мысля, что может быть по другому. Но теперь вождь не торопился с этим: сначала загнал всех в мёртвое место, а потом и вовсе умчался ловить жену. А лето ждать не будет - глазом не успеешь моргнуть, как зарядят дожди, а там и до снега недалеко. Общинники бухтели, но поднять голос не решались - Головня уже показал всем, что бывает с крикунами.

Однажды сиреневыми ясными сумерками, когда измученная Рдяница задремала, уронив голову на грудь, чьи-то руки обхватили её затёкшие чёрные запястья, и жила, которой баба была примотана к коновязи, лопнула. Рдяница завалилась на вытоптанную ногами и копытами землю, тихонько охнула и открыла глаза, моргая спросонок. Тело не слушалось её, лицо распухло от комариных укусов.

- Кто это?

- Это мы, мама.

Слезящимися глазами она различила в полумраке три милых её сердцу лица.

- Сынок? О-ох, тяжко мне... Не могу пошевелиться. Ты чего здесь?

- Пришёл помочь тебе. Я и сеструхи. Мы все тут.

- Ох, как же вы... детки мои добрые... никто не отважился, а вы... Дайте расцелую вас.

Они кинулись друг другу в объятия, даже мальчишка захлюпал носом, хоть и старался сдержаться. Дети зашептали наперебой:

- Мы тебя тут не оставим... все уйдём... как Искра ушла... только сани нужны... без них никак...

Слёзы стекали по щекам Рдяницы, она целовала своих детей - одного за другим, горячо и страстно. Потом отстранилась - не время было для ласк, надо было действовать. Но что сделать? Убежать к Павлуцким, по примеру Искры? Или уйти в тайгу, на авось? Нет, она поступит иначе.

- Доченьки мои любимые, помогите подняться. К девкам пойду. А ты, Костровик, слетай за ножом. Да смотри на сторожей не нарвись. От загона-то держись подальше. Встретишь кого - говори, по нужде вышел, да заплутал. Ну, беги.

Мальчишка смотрел на неё, открыв рот, и не двигался с места. Хлопнул себя по щеке - раздавил комара.

- А сани что же? - спросил он.

- Не нужно их. Останемся здесь. Верь мне, сынок. Так будет лучше.

Костовик кивнул и, вскочив, помчался в родительское жилище. А Рдяница, опираясь на дочерей, заковыляла в женское жилище.

На пологом склоне огромным зрачком мигал огненный круг. Внутри него шевелился утонувший в полумраке табун - каурые, пегие и вороные кобылицы охраняли прикорнувших жеребят, а над ними то тут, то там вздымались головы коней: выпрастывались из темноты, крутились туда-сюда и снова исчезали в скопище тел. Небо треснуло и разверзлось бурлящими красками - алой, белой, жёлтой. Призрачный свет полился на дремлющее в сумерках становище. Рдяница вскинула голову, прошептала сквозь зубы: "Помоги мне, Огонь! О, помоги же мне, Огонь!".

Костровик был скор - прибежал к женскому жилищу даже раньше, чем туда доковыляла Рдяница. Стоял, взбудоражено приплясывая, как горячий скакун. В руке его темнели резные деревянные ножны изумительной работы. Жар ладил их для себя, расстарался, любовно выведя каждую чёрточку - огненные зигзаги, ледяные конусы, череп с устрашающим оскалом: намёк на участь тех, кто выступит против владельца. Доделать не успел - внизу, на самом острие, было ещё много пустого места.

Рдяница, узрев сына, всплеснула руками:

- Быстро же ты, пострел. Постой здесь покуда. Да кричи, ежели кто вздумает войти.

Дочерей она отослала в отцовское жилище, велев не высовываться. Затем ступила внутрь.

В темноте льдисто переливались остывающие угли, словно капли с бушующего красками неба. Могуче гремел в провонявших дымом мохнатых стенах старушечий храп. Рдяница нащупала воткнутую рядом со входом лучину, запалила её от углей, осмотрелась.