Эдвард Кэри - Заклятие дома с химерами

— Нет, бабушка, не знаю.

— Его ноги загноились. Они раздулись от гноя.

— Бедняга!

— Наша кровь таит в себе много секретов. Великих тайн. Тебе не сбежать от своей крови.

— Да, бабушка.

Тик-тик-тик.

— Ты знаешь, почему я выбрала для тебя затычку, Клодиус?

— Не знаю, бабушка.

— Потому, Клодиус, что все зависит от тебя. Участь твоей семьи лежит на твоих маленьких плечах. Тебе об этом известно? Нет, нет, не думаю. От тебя это долго скрывали. Думаю, слишком долго. Ты, как и все великие Айрмонгеры, имеешь особую связь с вещами. Особый дар обычно проявляется у одного Айрмонгера на поколение, и именно такой Айрмонгер ведет нас вперед. В мире есть много людей, которые хотят нас уничтожить. Твой постоянный плач в младенчестве уже сам по себе был знáком. Лично я хотела утопить тебя еще тогда — за ту боль, которую ты мне причинил. Но Амбитт не позволил мне этого сделать, и ты выжил. Выжил и вырос, хотя рос плохо. И вот тебе выдали брюки и отсылают прочь. Я дала тебе затычку в качестве личного предмета, Клодиус Айрмонгер, потому что ты, кровь моя, сделаешь в жизни одну из двух вещей. Как и затычка, ты либо удержишь нас внутри, став нашей защитой, барьером между нами и угрожающим нам сливным отверстием, либо, напротив, откроешь его и позволишь нам пропасть, хлынуть в никуда и исчезнуть навеки.

Она сделала паузу, чтобы произвести на меня большее впечатление. Тик-тик-тик! Действительно ли, подумал я, действительно ли часы затикали громче?

— Погубить такую семью, — продолжила она, попытавшись улыбнуться, — это просто ужасно. Это словно вылить из окна собственную мать, отца, тетушек и дядюшек, кузенов и кузин, с которыми ты играл в детстве, твою жену Пайналиппи — бросить их всех в пустоту. Сделай так, и все эти богатства, все это с таким трудом собранное имущество будет потеряно и уничтожено. Оно исчезнет, а наш род будут преследовать по всему свету. Нас будут проклинать, на нас будут плевать, нас будут оскорблять. Сделай так, и мы будем сломлены. Если ты предашь свою кровь… — Она подалась вперед еще сильнее, ее лицо покраснело, руки затряслись, а жемчуг зазвенел. — Не вытаскивай затычку, Клодиус, не вытаскивай!

— Не вытащу, бабушка, не вытащу!

— Ты решил вытащить ее!

— Нет!

— Ты сделаешь это!

— Не сделаю!

— Ты поступишь так со своей семьей!

— Нет, бабушка, нет, нет!

— Тогда поцелуй меня, дитя, поцелуй.

И вновь я отправился в ужасное путешествие по ковру, и, когда я наклонился, мои губы вновь коснулись черепа, обтянутого кожей. Когда я приблизился к ней, она схватила меня за руку. Наши лица оказались совсем близко, и она сказала:

— Не отрекайся от нас, Клодиус.

— Не отрекусь, бабушка.

— Ты любишь меня, дитя?

— Да, бабушка, люблю.

— Не причиняй боль тем, кто тебя любит.

— Я обещаю…

— Ты обещаешь! — В ее голосе прозвучало нечто похожее на счастье. — Хорошо. Это то, что мне было нужно. Обещание, данное в этой комнате, перед моей каминной полкой, рядом с которой играла твоя мать, торжественное обещание Клодиуса Айрмонгера поддерживать свою семью, служить ей так хорошо, как он только может, посвятить себя ей. Ты клянешься?

— Да.

— Тогда скажи, что клянешься.

— Я клянусь, — сказал я, дрожа. С меня ручьями стекал пот.

Она отпустила мою руку. Я снова сел на краю дивана, задумавшись, сколько же времени прошло с тех пор, когда я в последний раз сидел там. Вновь послышался шум бури. Или это бешено колотилось мое сердце, стремясь вырваться из своей клетки? Я принес клятву и, сделав это, понял ее значение. Теперь я был Айрмонгером, настоящим Айрмонгером, и это должно было стать всей моей жизнью. Я должен был посвящать каждый ее день своей семье. Но почему бабушка так настаивала, почему она запугивала меня, почему тратила на меня столько слов? Она будто знала, что я сомневался. И у меня действительно были некоторые сомнения. Она словно знала обо всем, что творилось в моей душе: о моих страхах относительно Джеймса Генри, о жалости, которую я испытывал к Предметам, но прежде всего о моих чувствах к Люси Пеннант, простой служанке, каминной решетке. Всевидящая бабушка говорила, что я должен обо всем этом забыть и наконец повзрослеть. Теперь на мне были брюки и я отправлялся в город. Я не пойду в гостиную, сказал я себе. Пойти туда было бы неправильно. Таким было мое решение на тот момент.

— Я поступлю верно, бабушка, — сказал я наконец.

— Ты хороший мальчик, — сказала она.

— Это очень приятно — носить брюки.

— Правда, Клодиус, это правда. Отлично. Пока ты не ушел, дорогой, у меня для тебя кое-что есть. Для такого Айрмонгера, как ты. Небольшой презент. Прощальный подарок.

Она указала на круглый стол, на котором лежал небольшой сверток, перевязанный лентой.

— Возьми его, дитя, — сказала она. — Открой его и скажи мне, что там.

Я развязал сверток. Это было маленькое серебряное ручное зеркало.

— Спасибо тебе, бабушка, — сказал я.

— На нем есть гравировка, — сказала она. — Прочти ее.

— ЧТОБЫ Я ВСЕГДА ЗНАЛ, КЕМ ЯВЛЯЮСЬ.

— Именно так, — сказала она. — Я бы в любом случае отдала его тебе сегодня, хоть и не знала, насколько такой подарок будет уместным. Ты всегда должен знать, Клодиус, что ты чистокровный Айрмонгер.

— Спасибо, бабушка.

— Для меня это счастье, милый мальчик. Теперь ты можешь идти.

— Спасибо тебе, бабушка. До свидания.

— Ты так спешишь покинуть свою старую бабушку? Такова молодежь, не так ли? Не может усидеть на месте.

— До свидания, бабушка.

— До свидания, Клодиус. Тебя ждут великие дела.

Я стоял в двери, страстно желая оказаться по другую ее сторону, подальше от бабушки со всеми ее вещами и словами.

— Клодиус! — позвала она.

— Да, бабушка, — сказал я в полнейшем отчаянии.

— Я люблю тебя.

Должна ли она так говорить? Должна ли она навсегда привязывать меня к Айрмонгерам и всему, чем они владеют? Да, да, должна.

— Я люблю тебя, бабушка, — сказал я.

— Тогда беги, — сказала она с доброй улыбкой. Эта улыбка была настолько любящей, что я на мгновение подумал о том, какая бабушка милая и хрупкая. В ту минуту я совершенно не думал о другой бабушке — неумолимой и яростной вершительнице человеческих судеб. О моей настоящей бабушке.

За пределами ее комнаты было гораздо более шумно. Как только я оказался в доме, рев бури вновь обрушился на меня со всех сторон. Все ставни были закрыты, но было слышно, как о них колотятся предметы. По бабушкиному коридору были разбросаны осколки стекла, а весь дом сотрясался.

— Поезд уже прибыл? — спросил я бабушкиного швейцара на главной лестнице.

— Еще нет, сэр, — сказал он.

— Тогда он очень опаздывает.

— Да, сэр, действительно опаздывает. Очень сильно.

— Повреждения серьезные?