Нелла Тихомир - Призрак гнева

— Так што ж она сказала?

— Эх, да не могу я повторить, люди тут!

— Но ведь ты Видару сказал?

— Так то Видар.

— Ты свидетель, Гуннар, — промолвил Сигурд. — Ты обязан говорить. Мы тебя сюда насильно не тащили, сам вызвался. Верно, или нет?

Юноша кивнул и до хруста стиснул пальцы.

— Да верно, — буркнул он. — Все верно.

— Так што ж она сказала?

Гуннар помешкал, глядя под ноги.

— Она… она все звала его "папочка", — промолвил он. — Папочка, говорит, папочка, я уж заждалась. Я вся горю, говорит. А потом: ох, папочка, с тобой ни один мужчина не сравнится. Ты самый лучший. Посмотри, говорит, у меня грудь красивая? Правда, красивая? Дотронься, говорит, до меня. Я знаю, тебе нравится… Тьфу, да не могу я! — вдруг вскрикнул юноша, резко отвернувшись.

Дом замер. Была такая тишина, точно все вокруг умерли. Люди сидели, боясь глянуть друг на друга, боясь пошевелиться, точно шевельнись они — и трясина, что сейчас колыхалась под ногами, засосет их в глубину.

— Это неправда, — в тишине сказала Аса. — Это же неправда… зачем… зачем же ты врешь… О, боги, зачем же он так врет?! Это неправда, неправда, неправда!

Ее вопль вонзился людям в уши — и они вдруг как взбесились, заорали и вскочили с мест.

— Тихо! — рявкнул Сигурд, но крик стоял такой, что он сам себя не услышал.

Сигурд повернулся к конунгу.

— Это што ж такое? — спросил Сигурд. За страшным шумом конунг, конечно, не расслышал слов. Однако конунг его понял, потому что вдруг закрыл глаза.

Толпа орала. Некоторые подбежали прямо к очагу. Сигурд сделал знак дружине, и воины оттеснили самых яростных, встали перед очагом, сомкнувшись плечом к плечу.

— Божий Суд! — вдруг взвизгнул кто-то — и, подхватив, толпа заревела, как прибой:

— Божий Суд! Божий Суд!!!

От их крика, казалось, вот-вот рухнут стены. Отодвинув воинов, конунг вышел вперед и поднял руку. Он стоял и ждал. И, словно повинуясь его воле, ураган начал затихать. Кулаки разжались, в глазах появилось осмысленное выражение, люди стали возвращаться на места. Постепенно успокоились, расселись на лавки и шкуры на полу.

На ногах остался только Видар. Конунг встретился с ним взглядом. В глазах у Видара мерцала ненависть.

— Божий Суд, говорите? — выговорил конунг. — Что же, Божий Суд — это хорошо. Если клан того захочет, я и это решение приму, мне нечего бояться.

Аса застонала и спрятала лицо в ладонях.

— Ну, а ты? — молвил конунг, поворотившись к Гуннару. Тот насупился, посмотрел на Сигурда, словно искал его поддержки.

— А ты? — снова выговорил конунг.

— Чего — я? — буркнул юноша.

— Ты тоже готов? — на виске у конунга набухла жила. — Ты пойдешь на Божий Суд, чтобы свою правду доказать? Ты же меня в смертном грехе сейчас обвинил, ты это понимаешь?

— А чего — я? Чего — я?! Я-то при чем? Я только сказал, чего знаю!

— Ах, знаешь? — выговорил конунг. От звука его голоса все оцепенели. — Ах, ты знаешь? Ну, тогда ты Божьего Суда не испугаешься. Тогда тебе и раскаленное железо не страшно! Тот, кто прав, и пытки выдержит!

Гуннар побледнел и пробормотал:

— Какие… какие еще пытки. Да пошли вы все, хренова семейка… сношайтесь хоть с лошадьми, я здесь ни при чем.

Конунг бросился на Гуннара, схватил за горло и швырнул на землю, как щенка. Тот закричал. Конунг прижал юношу к полу и принялся душить.

— Подонок! Трус! Думал, легко в конунга плевать? Ну, признавайся, что ты врешь! Признавайся, гаденыш! Я тебя убью, признавайся!

Сигурд схватил конунга за плечо.

— Хватит! — крикнул он. — Слышишь, ай нет? Отпусти его немедля!

Дернув, ярл оторвал конунга от жертвы. Конунг повернул к Сигурду перекошенное яростью лицо.

— Оставь его, — твердо молвил Сигурд. — Не позорься, брат, люди смотрят. Отпусти.

Гуннар задыхался, глаза округлились и словно побелели. Конунг отдернул руки. Вскочил. Сигурд помог юноше подняться.

— Иди, сынок, иди покудова, — Сигурд поттолкнул юношу к дружинникам. Кашляя, дежась за горло, тот побрел прочь.

— Ты прав, — промолвил конунг, — он того не стоит. И так ясно, кто его подначил! — конунг кивнул на сына, отвернулся и промолвил:

— Ну, что, родичи? Кто еще какие вины за мною знает? Кто из вас еще в каких грехах желает конунга обвинить? Смелей! Давайте, выходите, и свидетелей приводите с собой. Какие еще за мной преступленья водятся? Может, кто видел, как я человечину ел? Может, предал кого из вас? Украл чего-то у кого-нибудь? А? Ну?! Давайте, выходите! У нас тут нынче травля на конунгов объявлена, не упустите шанс!

Тишина. Конунг подождал — и произнес:

— Что? Никого нету? Странно. Ну, что же… Так каково решенье ваше будет, родичи? Что клан решит? Что с конунгом со своим делать собираетесь?

И опять — молчание. По рядам, как ветер по листве, шелестел тихий шепот. Конунг ждал. У него было усталое, потемневшее лицо, он словно состарился в единый миг едва не на десяток лет.

Раздвинув людей, вперед вышел Старый Бьорн. Откашлявшись, сказал:

— Ладно. Коли нихто говорить не осмеливается, так я скажу, — старик поглядел на Сигурда. На конунга. Произнес:

— Я это, вот што. Ты, Торгрим, не серчай, мы ж не для того это затеяли, штоб тебя опозорить иль свалить. Што ты на нас в обиде, мы понимаем, да токмо и ты, родич, нас пойми, ведь это уже не шутки. Мы ж мыслей-то не читаем, — старик скользнул глазами по Брану и по Улле. — Мы ж не колдуны, не ясновидящие. Ты вон говоришь, што тебя облыжно обвиняют. Ну, а свидетель сказал, што это правда. И сын твой, опять же, то же самое твердит. Откуда же нам знать, хто тут врет? Дело-то серьезное больно, родич, хошь, не хошь, а разобраться надобно, разговорами не отделаешься. Как давеча ясновидящая сказала, боги — они меж нами ходят, видят все! Не в обиду тебе: а ну, как это правда? Вот, опять же, и Гуннар… Рази ж боги станут грех такой терпеть? Уж не знаю, как кому, а мне об этом и помыслить боязно. На весь клан их гнев ляжет, — старик развел руками и замолчал.

— Эх, родич, — ответил конунг. — Уж от кого, а от тебя я не ожидал… такого.

— Да ты пойми! — воскликнул Старый Бьорн. — Я не супротив тебя! Просто… мы правду должны выяснить. Коль ты прав — оно и тебе лучше будет, и дочери твоей, и всему нашему роду. Коль то, што говорят про вас, вранье — так пускай все об том узнают, имя наше и очистится.

— И для этого вам необходимо нас пытать? — конунг поднял голову. — Да? Что ж, хорошее решение. Я все, что хочешь, мог предполагать, но вот, что до такого доживу, что такую награду получу от вас, родичи… — он скрипнул зубами. — Значит, Божий Суд вам нужен? Это то, что вас успокоит: пытать нас с дочкой? Ну, меня — ладно. Я взрослый мужик и воин, как-нибудь переживу. Но ее… — его голос пресекся. Брови дрогнули, а лицо приобрело такое выражение, точно он испытывал острую боль. — Ее… ее-то за что? Только лишь из-за этих наговоров? Ох, родичи… Вам ее не жалко? Иль красота глаза мозолит, надо изуродовать? Что же, и ее на Суд потащите, да?!