Валерий Михайлов - Комедианты

И тут до меня дошло: идут за мной. Они! Похмелье исчезло в одно мгновение. По жилам растеклось приятное ощущение, как тогда, когда меня чуть не убила сосулька. Огромная. Она упала с крыши многоэтажного дома и пролетела буквально в миллиметре передо мной, забрызгав очки и выпачкав пальто. Тогда я тоже испытал этот кайф. Я быстро оделся и помчался, не переходя, правда, на бег, к придорожной забегаловке. Быстрым шагом до неё было около получаса. Я был почти на месте, в каких-то пятидесяти метрах от кафешки, когда прогремел взрыв. Маленький, изящный автомобиль Морганы превратился…

Я рухнул на землю от накрывшего меня абсолютного бессилия. Моргана… У меня на глазах…

– А теперь медленно поднимайся. И без глупостей, – услышал я за спиной.

Дым был повсюду. Даже здесь, в храме, где воздух всегда был удивительно чистым, свежим, приятным для дыхания. Здесь тоже был дым. Он клубился в воздухе, играл с огнём асбестовых светильников, резал глаза, заставляя их слезиться, першил в горле. Дым и запах, специфический запах горящего человеческого жилья вместе с телами смельчаков, подаривших ценой своих жизней шанс тем, кто успел спрятаться в храме.

Нет ничего страшнее ожидания, когда от опьянённой кровью толпы тебя защищают единственные ворота, пусть даже оббитые металлом. Любые ворота можно сломать, и тогда… К счастью, они принялись грабить и поджигать дома, сараи, складские помещения, но потом они вернутся, они обязательно вернутся, и тогда…

Ожидание было настолько напряжённым, что дым казался его материальным воплощением. Да и что может лучше воплотить подобное ожидание, как не сгущающийся дым: последнее, что оставалось от родного жилья и тех братьев…

Только Отец казался или был совершенно безмятежным. Он сидел, скрестив ноги, точно в центре храма, на идеально гладком и идеально ровном полу, на котором ничто не могло оставить даже царапину. Ничто из известных людям вещей, потому что на полу был особый рисунок, состоящий из линий-канавок радиусом полтора сантиметра в сечении и специальных круглых углублений радиусом один метр и глубиной три сантиметра.

Круг Отца находился точно в центре шестиконечной звезды, образованной двумя равносторонними треугольниками. Звезда, в свою очередь, была вписана в равносторонний треугольник, вершинами которого служили углубления для Старших Детей. Им тоже надлежало быть безмятежными, и они изо всех сил старались сохранять спокойствие, что получалось у них из рук вон плохо. Старшие Дети сидели лицом к центру храма. Треугольник был вписан в квадрат, вершинами которого служили углубления для Младших Детей. Они сидели спиной к центру и не скрывали своих чувств. Внешней границей рисунка был круг, за которым стояли Внуки – человек двадцать напуганных крестьян. Весь рисунок был буквально пронизан множеством лучей, расходящихся из отцовского углубления к внешнему кругу. В канавках горело асбестовое масло, но, несмотря на то, что канавки были соединены с углублениями, в углубления масло не попадало. Кроме рисунка на полу храм освещали асбестовые горелки, густо расположенные вдоль стен, – правильной полусферы с небольшим отверстием сверху, через которое в храм должен был проникать луч луны.

Ожидание неприятно затягивалось, дым становился всё более ядовитым. К тому же толпа, закончив свои дела в поселении, созрела для основного блюда, которым были забаррикадировавшиеся в храме люди. Они пытались высадить двери при помощи тарана, и каждый мощный удар приближал развязку. Это было похоже на обратный отсчёт, где цифра ноль означает…

Наконец, серебристый луч прорезал полумрак храма, и храм буквально взорвался всполохами света. Заблудившись среди бесконечных своих отражений, свет метался по храму, словно испуганная птица, создавая невообразимую по красоте картину, в центре которой был Отец, светящийся, казалось, своим собственным светом.

Отец закрыл глаза и начал песню. Он пел на более древнем, чем вся наша жизнь, языке. Песня врывалась ураганом в души всех, кто был в храме, переворачивала всё в душе, крепла и возрождалась голосами тех, кто её слышал.

Лунный луч задрожал и начал расти. Сначала он поглотил Отца, затем Старших детей, затем вдруг сразу заполнил весь храм и через мгновение исчез вместе со всеми, кто находился в храме.

Долго ещё пустой храм сотрясали удары, прежде чем двери, не выдержав натиска человеческой злобы, рухнули. Толпа, предвкушая новую кровь, ворвалась в храм, и… Люди остановились в нерешительности. В храме не было ничего. Совершенно ничего. Ни золота, ни богатства, ни чужеверцев… Только голые стены и пол. Азарт сменился паникой. Люди бросились было к выходу, но там, где раньше была дверь, появилась стена. Вопль отчаяния потонул в грохоте обрушившихся стен.

И сразу после этого на землю опустился туман. Густой, всепроникающий туман, в котором исчезало всё, даже крики испуганных людей. Утром туман рассеялся, и вместе с ним исчезло всё, что могло бы напомнить о существовании храма: развалины, чёрные остовы сгоревших домов, священный сад, поля, близлежащие деревни, жители которых осквернили храм… Исчезло всё, включая и прошлое, словно никогда ничего здесь и не было…

Они были гостями. Всегда и везде они были гостями – странниками, чей путь протянулся из бесконечного вчера в бесконечное завтра, и каждая остановка была не более чем коротким привалом. Никто не знает, где и когда существовал первый храм и был ли он вообще. Никто не знает, сколько было Отцов и сколько было перемещений. Время (и не только оно) старательно очищало память.

Когда в очередной раз обстоятельства заставляли их вновь отправляться в путь, они запирались в храме, и луч света переносил их в практически точно такой же храм. Только без орнамента на полу.

Храм всегда был полусферой. Всегда на стенах горели асбестовые лампы, в которых вечно горело, не сгорая, асбестовое масло. Храм всегда стоял на вершине горы, и всегда его окружал священный вечноцветущий сад.

За садом их уже ждали дома, поля, огороды. Иногда они находили домашних животных, но это случалось крайне редко.

Когда приходила НОЧЬ (первая из редких ночей, когда луна могла заглянуть в храм), Отец входил в храм, садился точно в центр и ждал. Первый луч света объяснял всё. Он же и создавал рисунок на полу храма, определяя их дальнейшее существование на новом месте.

Повинуясь велению света, Отец назначал Детей и Внуков. Старшие Дети были приближёнными Отца. На них опускался свет мудрости. Младшие Дети были учениками. К ним приходило умение. Внукам же надлежало заботиться о крыше над головой и хлебе насущном. Несмотря на такое строгое разделение, никто не считался высшим или низшим.