Виталий Вавикин - Дети ночных цветов. Том 2

– Отстань.

– Отстану. На этот раз отстану.

– Вот и хорошо. – Бонни закрылась в ванной, умылась. Косметики было так много, что вода окрасилась в красно-зеленый цвет. – Что это? – растерялась Бонни. – Откуда это? – ее собственное отражение в зеркале вздрогнуло, рассмеялось. Нет, не отражение. Смех звучал у нее в голове. Чужой смех. Смех Веры Ренци. – Чего ты хочешь? – спросила Бонни, но ответа не было.

Вместо ответа вернулись сны, в которых Бонни видела, как растет Вера Ренци. Они то стихали, выцветали, исчезали, то возвращались, становясь четкими, ясными. Таким же был и смех в голове Бонни. Особенно громким он становился, когда Бонни пыталась разобраться в том, что с ней происходит. Несколько раз она пробовала обратиться к школьному психологу, но пользы это не принесло. Школьный психолог позвонил Сэнди и назначил ей встречу.

– Ты действительно считаешь, что в тебе живет душа женщины-психопата? – спросила Сэнди, оставшись вечером с дочерью наедине.

Бонни покраснела, сбивчиво начала врать, что просто хотела понравиться школьному психологу. Подобная ложь пришла ей в голову спонтанно, склеившись из разрозненных образов снов о Вере Ренци.

«А может быть, это врала сама Вера?» – думала позже Бонни, стараясь не обращать внимания на чужой смех в своей голове. «Наверное, я просто схожу с ума», – решила Бонни в очередной раз, но уже спустя месяц снова усомнилась в этом выводе. Причиной послужил малобюджетный фильм, который она увидела как-то вечером по кабельному телевидению. Молодой актер показался ей знакомым. Из титров она узнала его имя. Томас Мороу. Имя тоже было знакомым.

– Ты его знаешь? – спросила Бонни свою мать. Сэнди нахмурилась, тряхнула головой. – Мне кажется, что я помню его, когда он был ребенком.

– Как ты можешь его помнить?! Ему сейчас, наверное, около тридцати!

– Может быть, просто на кого-то похож, – спешно ретировалась Бонни, однако в этот же день попыталась узнать о нем как можно больше, как это было в случае с Верой Ренци и чуть раньше с шерифом Нэтти Стибингс, о которой рассказал ей Донован.

Поисковик выдал десяток страниц со ссылками на ресурсы, содержащие сведения о Томасе Мороу, но к нужному человеку вели лишь несколько первых ссылок. Собственного сайта у актера не было. Не вел он и свой блог. Но тем не менее Бонни смогла найти детскую фотографию Томаса. Сомнений не было – она знала его, как если бы провела рядом как минимум несколько дней, а возможно, и больше. Бонни распечатала фотографию и, выбрав момент, когда матери не будет дома, показала ее Доновану.

– Кажется, ты говорил, что я могу обращаться к тебе с любыми вопросами? – спросила она. Донован кивнул, взял у нее фотографию, долго смотрел на кучерявого темноволосого мальчика. – Его зовут Томас Мороу, – помогла ему Бонни. – Я видела его по телевизору. Он актер.

– И? – Донован бросил на нее короткий взгляд. – Что ты хочешь от меня?

– Ты его знаешь? Только не списывай это на мою юношескую влюбленность в киногероев, как мама. Я понимаю, у нее сейчас с другими детьми забот хватает и без меня, но… Ты обещал мне.

– Обещал, – согласился Донован, вернул ей фотографию Томаса. – Только я не помню его. Почти не помню. В основном его сестру. Они жили с нами в том отеле, где ты родилась.

– Почему тогда я помню его?

– Я не знаю.

– Не ври мне.

– Я не вру.

– Что случилось в том отеле? Почему мама родила меня там, а не в больнице? Это как-то связано с моим поздним развитием? Поэтому я была отсталой?

– Ты не была отсталой.

– Называй это как хочешь. – Бонни отвернулась, собираясь уйти, но затем передумала. – Помнишь, мама встречалась с моим школьным психологом? Так вот – то, что я сказала ему, было правдой. Я действительно считаю, что во мне живет еще один человек. Ее зовут Вера Ренци. Она родилась в начале двадцатого века в Румынии. У нее было два мужа и сын, которых она отравила. У нее было тридцать два любовника, цинковые гробы которых она держала в подвале. Она приходит ко мне во снах. Я вижу ее жизнь, ее мир. Она показывает мне все это. Показывает, как убивала всех этих мужчин. Показывает, как занималась с ними сексом. И не только с ними. Я вижу все это в деталях. Час за часом. Ночь за ночью. И это происходит уже очень давно. Но я думаю, что этой ведьме мало моих снов. Она подчиняет мою жизнь. Иногда я просто отключаюсь, а когда прихожу в себя, то не знаю, где я и как там оказалась. Я ничего не помню. На улице со мной здороваются люди, которых я не знаю. Я слышу настолько грязные истории о себе, что пара мальчиков, с которыми я дружила, перестали со мной здороваться. Но я ничего подобного не делала. Никогда не делала. Даже не думала об этом. Это все Вера. Я знаю. И последние годы она все чаще и чаще подчиняет себе мое тело. И мне страшно представить, что будет дальше, как далеко она зайдет. Но, к сожалению, я знаю, что будет. Когда-нибудь Вера Ренци снова начнет убивать. Убивать моими руками. И я не смогу ее остановить. – Бонни отвернулась, не желая смотреть Доновану в глаза. – Так что если тебе есть что рассказать мне о моем рождении или о том отеле, где я родилась, то сейчас самое время. Иначе, я боюсь, вам с мамой придется определить меня в сумасшедший дом. – Она выдержала небольшую паузу, ожидая ответа. – Твое молчание означает, что я спятила?

– Ты не спятила, – тихо сказал Донован.

– Тогда расскажи мне, что это. Не бойся. Я с пятнадцати лет вижу безумные сцены из жизни Веры Ренци. И поверь, если я не сошла с ума за эти три года, то не сойду и после твоего рассказа.

– Ты видишь это только последние три года?

– Нет. Но раньше я не особенно понимала это. К тому же какое-то время я искренне верила, что с моей головой что-то не так. Ведь когда я была ребенком…

– Ты не была отсталой, – прервал ее Донован. – Когда тебе было три… – он замолчал на минуту. – Когда тебе было три, Сэнди, твоя мама нашла меня и сказала, что ей нужна помощь. Тогда ты была… другой. Умная, холодная. У тебя были черные, как ночь, глаза, которые ощупывали этот мир, изучали его. Но в этих глазах не было взгляда ребенка. Это были глаза взрослого человека. Сэнди говорила, что ты умела считать и читать, могла приготовить себе обед. Но… Но она боялась тебя. Особенно после того, как нечто странное начало происходить со всеми, кто жил с нами в отеле Палермо. Люди сходили с ума, бросались под машины, травились газом, вскрывали себе вены. Они искали смерть. Думаю, со мной произошло бы то же самое, если бы твоя мама не приехала в Чикаго. Считай, что она спасла меня, – он отрешенно улыбнулся. – Не знаю, помнишь ты или нет, но в отеле были кроме тебя и другие дети.

– Такие, как Томас Мороу?

– Нет. Такие, как ты. Не как ты сейчас, а какой ты была: взрослая, чужая, безразличная. Вы родились в один день. Никто не знает, кем был ваш отец, да и был ли вообще. Сэнди думала, что это мог быть Бадди Хоскинс, но она не помнит, чтобы проводила с ним ночь или еще что-то… после чего ты могла появиться на свет. Никто не помнит. Мы вообще, если честно, плохо помним, что происходило в те дни, когда Сэнди и остальные женщины вынашивали детей. Мир сошел с ума. Бадди Хоскинс что-то подсыпал в нашу еду, но это были не наркотики. Что-то другое, заставлявшее нас служить ему, подчиняться ему, оберегать его. А потом, когда вы родились, он забрал вас и сбежал в город под названием Милвилл. Томас Мороу сбежал вместе с ним. Он тоже был опьянен, как и мы. Но когда Бадди Хоскинс оставил отель, то действие его зелья прекратилось. Мы очнулись от этого долгого сна, но какое-то время еще не могли прийти в себя. Помню, что с нами был доктор Локвуд. Он помогал нам. Он спас твою мать. А потом, когда силы восстановились, мы отправились в Милвилл, но Хоскинс уже что-то сделал с вами. Вы больше не были нормальными детьми. Он называл вас сосудами, которые он собирался заполнить. И то, что мы вас вернули… Думаю, это входило в его планы. Или же в планы силы, подчинившей его и весь тот странный город. Не знаю. Какое-то время мы еще пытались держаться все вместе, жили в отеле, притворялись, что все нормально, что вместе мы сильнее, но затем стали разбегаться. Один за другим. Отель опустел, вымер. Мы с Сэнди уехали последними, добрались вместе до Чикаго и здесь решили расстаться. Три года она пряталась, думая, что Хоскинс попытается забрать тебя, затем поняла, что он уже это сделал, когда в первый раз похитил тебя. Ты не была ее ребенком. Только твое тело, но в нем жил кто-то другой.