Роберт Стивенсон - Алмаз раджи (сборник)

– И так целый день, сэр, – прошептал Пул, – и даже большую часть ночи! Только когда из аптеки приносят новые образцы, он ненадолго останавливается. Истинно сказано: нечистая совесть гонит прочь сон и покой. О сэр, каждый из этих шагов свидетельствует о безвинно пролитой крови! Но прислушайтесь повнимательнее и скажите мне, мистер Аттерсон, положа руку на сердце, – разве это походка нашего доктора?

И в самом деле: шаги были странными – легкими, неуверенными, как бы слегка колеблющимися, хотя тот, кто ходил, двигался неторопливо. Они нисколько не напоминали твердую и уверенную поступь Генри Джекила, от которой, бывало, дрожал пол.

Аттерсон сокрушенно вздохнул.

– А больше вы ничего не слышали? – спросил он.

Пул многозначительно кивнул.

– Только однажды, – сказал он. – Там плакали.

– Плакали? В самом деле? – воскликнул нотариус, холодея от ужаса.

– Кто-то плакал в кабинете, словно обиженная женщина или погибшая душа, – ответил дворецкий. – И мне стало так тяжело, что я чуть было сам не разрыдался.

Между тем, десять минут истекли. Пул вытащил топор из-под груды соломы и поставил свечу на ближайший стол. Вместе, задыхаясь от волнения, они приблизились к двери, из-за которой по-прежнему слышались то удаляющиеся, то приближающиеся шаги, странно звучавшие в глубокой тишине.

– Джекил, – выкрикнул Аттерсон, – я хочу тебя видеть! – Он выждал несколько секунд, но ответа не последовало. – Предупреждаю, у нас возникли самые серьезные подозрения; я обязан тебя увидеть, и сделаю это если не с твоего согласия, то силой!

– Аттерсон, – ответил голос, – именем Бога, пощадите!

– Это голос не доктора Джекила, а Эдварда Хайда, – охнул нотариус. – Ломайте дверь, Пул!

Пул взмахнул топором. Все здание вздрогнуло от удара, а обитая сукном дверь подпрыгнула, удерживаемая петлями и замком. В кабинете раздался вопль нечеловеческого ужаса. Топор заработал, словно взбесившись, полетели щепки, дверная рама заходила ходуном. Однако дерево оказалось прочным, а петли были изготовлены превосходным мастером. Лишь после пятого удара замок наконец сдался, и изуродованная дверь рухнула на ковер в кабинете.

Аттерсон и Пул, сами ошеломленные поднятым ими грохотом и внезапно наступившей тишиной, сперва отступили на шаг, а затем заглянули в кабинет. Он был освещен неярким светом лампы; в камине потрескивал огонь; напевал свою песенку чайник. Несколько ящиков стола остались выдвинутыми; на столе лежали аккуратно сложенные бумаги; столик у камина был накрыт к чаю. Не будь здесь стеклянных шкафов с реактивами и инструментами, всякий бы сказал, что это самая мирная комната во всем Лондоне.

Посреди кабинета, скорчившись, лежал человек – его тело подергивалось в последних конвульсиях. Аттерсон и Пул, осторожно ступая, приблизились к нему, перевернули на спину – и перед ними предстало лицо Эдварда Хайда. Он был одет в слишком широкое для него платье доктора Джекила; лицевые мускулы еще вздрагивали, но жизнь уже покинула его. Раздавленный пузырек в руке мертвого и сильный запах горького миндаля, стоявший в воздухе, подсказали Аттерсону, что перед ними самоубийца.

– Мы пришли слишком поздно, – мрачно заметил нотариус. – Теперь не в наших силах осудить или помиловать его. Хайд убил себя, и теперь остается только одно: найти тело вашего хозяина.

Большую часть этого старого здания занимал анатомический театр, то есть лаборатория доктора, и кабинет. Длинный коридор связывал зал лаборатории с дверью в глухой стене, выходившей на улицу, кабинет же сообщался с коридором еще одной лестницей. Кроме того, в этой мрачной постройке имелось несколько темных чуланов и обширный подвал. Аттерсон и Пул внимательно осмотрели все закоулки. В чуланы даже не стоило входить, потому что все они пустовали, а слой скопившейся там пыли давал ясно понять, что туда давным-давно никто не входил. Подвал был завален всевозможным хламом, оставшимся, скорее всего, со времен хирурга, предшественника доктора Джекила. Едва отворив дверь, ведущую туда, Пул и Аттерсон поняли, что искать тут нечего: перед ними висела паутина, которая, очевидно, уже в течение многих лет запечатывала вход в погреб. Нигде не было ни малейших следов Генри Джекила – живого или мертвого.

Проходя по коридору, вымощенному каменными плитами, Пул топнул ногой по одной из них.

– Скорее всего, он похоронен где-то здесь, – сказал дворецкий, прислушиваясь к звуку собственных шагов.

– А что, если ему удалось бежать? – заметил Аттерсон, разглядывая дверь, ведущую на улицу. Она была заперта, а на одной из плит рядом с дверью лежал ключ, уже слегка тронутый ржавчиной. – Едва ли дверь отпиралась этим ключом, – продолжал нотариус.

– Этим? – словно эхо, повторил Пул. – Разве вы не видите, сэр, что он сломан? Выглядит так, будто на него наступили.

– Верно, – подхватил Аттерсон, – и на изломе тоже ржавчина!

Оба испуганно переглянулись, недоумевая.

– Я ничего не понимаю, Пул, – наконец проговорил нотариус. – Давайте вернемся в кабинет.

Они молча поднялись наверх и, опасливо косясь на мертвое тело, принялись тщательно осматривать помещение. На одном из столов остались следы какого-то химического опыта – аккуратно отвешенные порции каких-то солей в плоских стеклянных чашках. Словно покойный только собирался приступить к нему, но ему помешали.

– Вот эти самые порошки я и приносил ему, – сказал Пул.

В эту минуту чайник вскипел, и вода с шипением пролилась в огонь.

Они приблизились к камину. Удобное кресло стояло у самого огня; чайный сервиз был расставлен, даже сахар уже лежал в чашке. На каминной полке стояло несколько книг, а одна, раскрытая, покоилась рядом с сервизом, и Аттерсон с изумлением узнал в ней то самое богословское сочинение, которое доктор Джекил регулярно читал на ночь. Однако все поля томика были покрыты самыми богохульственными замечаниями, и написаны они были рукой самого доктора!

Наконец, Аттерсон и Пул, продолжая осмотр, подошли к большому зеркалу и с невольным страхом заглянули в него. Но зеркало было повернуто так, что в нем отражались только пламя камина, бросавшее тысячи бликов на поверхность стеклянных шкафов, да бледные, перепуганные лица Пула и Аттерсона.

– Это зеркало видело странные и ужасные вещи, сэр, – прошептал дворецкий.

– Но даже то, что здесь происходило, ничуть не более странно, чем наличие здесь этого предмета, – ответил нотариус. – Зачем оно… – он невольно вздрогнул, но, справившись с собой, договорил: – Зачем оно понадобилось Джекилу?

– Кто знает, – пожал плечами старый слуга.

Затем они подошли к рабочему столу доктора. Там среди множества бумаг лежал большой конверт, надписанный рукой Джекила и адресованный мистеру Аттерсону. Нотариус распечатал пакет; в нем оказалось несколько документов. Сверху лежало завещание, написанное так же необычно, как и то, которое Аттерсон вернул доктору несколько месяцев назад. Оно точно так же выражало волю Джекила в случае его смерти или исчезновения, но вместо имени Эдварда Хайда потрясенный нотариус обнаружил в нем имя Гэбриэла Джона Аттерсона. Он взглянул на Пула, перевел глаза на документ и, наконец, перевел взгляд на тело мертвого преступника, распростертое на ковре.