Роберт Стивенсон - Алмаз раджи (сборник)

В сущности, это был мой единственный шанс. Если под этими водорослями не скрывается «Эспирито Санто», значит, в Песчаной бухте его нет. И я решил попытать счастья и либо вернуться в Арос состоятельным человеком, либо навсегда отказаться от всяких мыслей о богатстве.

Я разделся донага, но в нерешительности остановился у самого края скалы. Бухта, лежавшая передо мной, была абсолютно спокойна. Ни звука вокруг, кроме плеска дельфинов, резвившихся где-то за мысом. Тем не менее какой-то безотчетный страх удерживал меня в этот решительный момент. Боязнь глубины, нелепые суеверия, мысли об умершем, покоившемся в одинокой могиле, о потерпевших крушение судах и их экипажах – все это лихорадочной вереницей проносилось у меня в голове. Но солнце так сильно жгло мои плечи и наполняло теплом мое похолодевшее сердце, что я, собравшись с духом, наклонился и прыгнул в воду.

Нырнув, я очутился на этом уступе и поспешил ухватиться за плеть одной из водорослей. Стараясь удержаться на глубине и упираясь в то же время ногами в край уступа, я огляделся по сторонам. Повсюду, насколько я мог видеть, вплоть до самого подножья утеса, тянулся все тот же волнистый песок – чистый и ровный, как на садовых дорожках. Солнце освещало только песок, и ничего больше. И только выступ, на котором я с трудом удерживался, был обильно покрыт густыми водорослями, словно наше торфяное болото вереском. Вся эта водная растительность до того перепуталась и переплелась между собой под напором течения, что в ней трудно было что-либо различить. Я все еще не мог понять, упираюсь ли ногами в скалу или стою на дощатой обшивке корабля, когда плеть водорослей внезапно лопнула, и меня тут же вынесло на поверхность. Берег бухты и сверкающая на солнце вода буквально ослепили меня живой яркостью красок.

Я вскарабкался на скалу и отбросил пучок водорослей, который все еще сжимал в руке. Раздался легкий звон, словно на мостовую упала монета. Я наклонился – и увидел покрытую ржавчиной железную пряжку от башмака. Вид этой дешевенькой пряжки глубоко потряс меня; но не надежда вспыхнула при этом в моем сердце, не страх, а какая-то безотчетная грусть. Я поднес к глазам эту пряжку, и в моем воображении возник образ ее прежнего владельца. Я видел его, словно во плоти, – этого смуглого загорелого моряка с его сильными загрубевшими руками и сиплым голосом, видел даже ногу и башмак, на котором некогда красовалась эта самая пряжка. Этот человек как живой стоял подле меня – с такими же, как и у меня, волосами, теплой кровью, зоркими глазами. Не призрак, а, скорее, друг, которого я беспричинно обидел, обращающийся ко мне с ласковым упреком…

Неужели гордый корабль, везший несметные сокровища, лежит прямо здесь, у моих ног, со всеми его орудиями, якорями, снастями, цепями и сундуками с золотом, такой, каким он покинул Испанию? Только палубы его теперь превратились в рощи водорослей, а в каютах рыбы мечут икру. Все безмолвно вокруг, колышется вода, недвижно лежат сокровища, а наверху плавно колеблет водную растительность прилив. Весь этот плавучий дворец с многолюдным его населением превратился теперь в подводный риф на дне Песчаной бухты!..

Впрочем, все могло быть иначе, и это тоже казалось мне вполне вероятным. Эту пряжку течение занесло сюда с брига, потерпевшего здесь крушение в феврале. А следовательно, еще совсем недавно ее носил человек, который был моим современником, слышал изо дня в день те же новости, думал о том же и даже молился точно так же, как и я. Тяжелые мысли одолели меня, и слова дяди Гордона: «Там повсюду лежат мертвецы, словно заросли водорослей» – снова зазвучали у меня в ушах. И хотя я решился нырнуть еще раз, к краю скалы я приблизился с большой неохотой.

В эту минуту вся бухта внезапно преобразилась. Теперь она больше не походила на хрустальный дворец под стеклянной крышей, в зеленых глубинах которого так весело шевелились солнечные лучи. Внезапно налетевший ветерок подернул легкой рябью зеркальную поверхность бухты, глубина ее всколыхнулась и потемнела, свет и тени облаков заплясали на воде. Даже выступ дна, лежавший подо мной, задрожал и начал как бы покачиваться. Теперь это место казалось мне куда более опасным и ненадежным, и когда я снова прыгнул в море, сердце мое сжималось от страха.

Как и в первый раз, я ухватился за водоросли и принялся шарить вокруг. Все, что попадалось мне под руку, было холодным и скользким. Чаща водорослей кишела крабами и омарами, испуганно сновавшими туда-сюда, но я скрепя сердце преодолевал отвращение от соседства с этими тварями, питающимися падалью. Там и сям я наталкивался на неровности и трещины в твердом камне, но нигде не видел ни досок, ни металла, ни каких-либо иных признаков остова корабля. Очевидно, «Эспирито Санто» здесь не было.

Признаюсь – подумав об этом, я испытал смутное облегчение. Я уже собрался выпустить из рук водоросли, служившие мне своего рода якорем, как вдруг произошло нечто, заставившее меня насторожиться. Я слишком замешкался с поисками – начался прилив, течение в Песчаной бухте усиливалось, и она уже не была безопасным местом для одинокого пловца. В следующую минуту течение хлынуло с поразительной силой. Я инстинктивно стал искать опору, и в этот момент почувствовал в своей руке что-то твердое и холодное. Я тотчас выпустил водоросли и рванулся наверх, а минутой позже уже стоял на уступе скалы с человеческой берцовой костью в руке.

Люди – существа материальные, мысли медленно движутся в их мозгу, и еще медленнее они сопоставляют факты. Могила, разбитое судно, пряжка – все это, несомненно, указывало на то, что здесь разыгралась ужасная человеческая драма. Ребенок мог бы догадаться об этом, и тем не менее, едва коснувшись реальных человеческих останков, я постиг весь ужас океана-кладбища. Я бросил кость на скалу, схватил свою одежду и опрометью бросился прочь, думая только о том, чтобы оказаться подальше от этого проклятого места.

Никакие богатства не могли теперь заставить меня вернуться сюда! Отныне кости утопленников могли спокойно лежать среди водорослей или россыпей золота. Едва ступив на мягкую почву торфяного болота и одевшись, я упал на колени лицом к разбитому бригу и стал долго и горячо молиться обо всех, кто плавал по морям и погиб в их волнах. Бескорыстная молитва никогда не пропадает впустую, и даже если не будет услышана, молящийся все равно будет вознагражден душевным покоем и благодатью. И я тоже почувствовал себя умиротворенным, ужас больше не преследовал меня, и я мог снова без смятения смотреть на великое и прекрасное создание Божье – искрящийся на солнце безбрежный океан. Когда я двинулся вверх по каменистому склону Ароса, от прежних мучительных дум и тревоги не осталось ничего, кроме твердой решимости никогда больше не искать добычи на разбитых судах и не посягать на достояние мертвецов.