Александр Матюхин - 13 маньяков

(…)

Играл с сыном в гараже.

Маленький еще совсем мальчишка, места много не займет. Но, когда я его щекотал в шутку по животику, верещал громко, на улице слышали. Надо будет набить старые наволочки каким-нибудь ненужным тряпьем и обделать как следует ворота. Это будет гасить звук.

(…)

Всю ночь не мог сомкнуть глаз. Жена рядом спала тихо-тихо… как убитая.

А я плакал. И одновременно боялся и желал ее разбудить, чтобы убедиться, что она еще…

Утром прогнал ночные страхи прочь.

Чистота эксперимента важнее всего.

В каком-то смысле даже хорошо, что я переживаю, но крайне важно в нужный момент переступить через себя. Удовольствие, по идее, усилится от волнений испытуемого, то есть меня самого. Напоминание: поискать на свалке крюки для мяса.

(…)

Есть! Этот вечер и ночь вслед за ним прошли в делах. Устал ужасно… Но зато теперь помещение полностью подготовлено. На днях заглядывала супруга, спрашивала, какого черта я здесь торчу сутками? Если бы она знала ответ на свой вопрос… Но это здорово, что она интересуется. Легче будет заманить. Ведь если придется тащить тело, пусть даже и ночью, все равно может кто-нибудь встретиться.

С мальчишкой будет полегче.

(Далее следует размашистая надпись на всю оставшуюся часть страницы.)

РЕШЕНО! В следующий раз я сделаю это! Надо сделать!

(Оставшиеся листки исписаны неровным скачущим почерком, сохраняющим, однако, при всех отличиях, заметное сходство с предыдущим текстом. Нет никаких сомнений, что писались все куски одной рукой. Но, скорее всего, последняя часть записывалась в спешке, а если судить по тому, как сильно измяты эти страницы, то и на малопригодной для письма поверхности.)

Это ужасно, это чудовищно, это бессмысленно!

(…)

Работаем… Связал крепко, пока хлороформ еще действовал, заткнул рот кляпом. Вешал на крюк – было тяжело, все-таки изрядно потолстела за последние пару лет, настоящая пышка стала.

(…)

Когда пришла в себя, вырвал ей ноготь плоскогубцами. Все хорошо, стон приглушен даже внутри, снаружи вообще не слышно. На всякий случай еще раз заставил дышать химией, чтобы опять потеряла сознание. Лицо у нее мокрое от слез. Жалко… Пойду пацана приведу.

(…)

Сын дома, с другом из школы. Спрашивал, не вернулась ли мама с работы, пришлось соврать.

Волнуюсь, хорошо.

Подумал о варианте с «нарастающим» по поводу школьного приятеля. Соблазн велик, только ведь его родственники будут беспокоиться, искать. Пришлось отказаться от идеи. Но это тоже правильно.

Чистота эксперимента, следовать плану.

(…)

Господи, что же я делаю?!

Назад дороги нет.

Впрочем, Бога тоже нет…

(…)

Все получилось, как и задумывал. Повесил его рядом с матерью. Та уже пришла в себя, воет что-то сквозь кляп. Самое тяжелое впереди. Надо будет удалить кляпы, но пока не могу решиться, готовлю инструменты, боюсь глядеть на них, чтобы не…

(…)

На улице темно, хоть глаз выколи.

С этого и начнем.

(…)

Кричит и плачет, ругается, умоляет не делать этого. Поздно, дорогая!

Использовал шило на мальчишке. Ужасно! Глаз потек, сын… пацан… мальчик… сын потерял сознание, кажется. Может, так и лучше… для него… нет! Надо подождать… Нельзя ждать, можно использовать нашатырь! Так, а дальше что?

(…)

Делал надрезы бритвой. Не смог! Невыдерзи… не выдержива… не выдержал!!! Уронил, бросил на пол… сам упал, ревел, забившись в угол…

Ее крики сводят меня с ума, нет, другое, конечно, другое, мой маленький, сынуля, боже…

(…)

Бороться с самим собой тяжелее всего, я знал. Назад дороги нет.

Назад. Дороги. Нет.

Назаддорогинетназаддорогинетназаддорогинет… Бесконечная прогрессия.

(…)

Терпеть тяжело, больно, страшно. Думаешь, еще есть шанс бросить начатое?

(…)

Снова взялся за бритву. Опять бросил. Не могу. Не-мо-гу.

НЕ БУДУ!!!

(…)

Хули ты все время визжишь, сука?!!

(…)

Заткнись, твою мать, заткнись, твою мать, заткнисьзаткнисьзаткнись!!!

(…)

…собрался… с силами… собрался… Возможно, если абстрагироваться…

(…)

Сорвал с него кожу, лоскут, со спины.

(…)

заткнитесь же…

(…)

Жена, кажется, уходит куда-то. Закрыла глаза, больше не плачет, не вопит. Только скулит так тоненько-тоненько. Не знаю, что хуже. Буду… приводить ее в чувство.

(…)

Отрезал сосок. Ковыр… ковырял в ране отверткой. Крови очень много. Мерзко. Весь в крови, мальчишка обмочился, жену рвало, ужасно, все ужасно! Надо пойти почиститься, помыться… Нет! Чистотаэксперимента – беспрерывность.

(…)

Господи, ежели Ты есть, останови меня, не дай мн сделать этог.

(…)

Закончил с ногтями. Вернулся к ребенку. Зубы. Дальше пойдут зубы.

(…)

Она воет. Теперь воет, я понял. Это один кошмарный бесконечный однотонный звук. Мальчик затих. Жаль.

(…)

Замолкни, сука!!!

(…)

…отрезал язык. Все равно воет. Давится кровью и воет.

(…)

Выпотрошил. Он все раа… рааа… ВСЕ РАВНО МЕРТВ!!!

(…)

поскользнулся и упал, стукнулся головой, но сознания не терял, лежал, думал про ее уши, встал отрезал.

(…)

Господи, убей меня, прошу, на одного Тебя уповаю, Тебе верую, убей меня.

(…)

…онакричитсноваисноваисноваиснвнаивансовссвиноаяииии…

(…)

гогсподибожмойон… он, мертвый, тоже сейчас кричит.

(…)

Молчание. Кончено. Я был прав. Нет удовольствия большего, нежели это. Ничто не сравнится с силой эмоции, захлестывающей мое существо. Благословенная, ниспосланная свыше, кристальная, всевечная, райская, блаженная, неповторимая, любезная, желанная тишина.

На этом записки заканчивались.

Друг мой, как и обещал, забрал бумаги спустя несколько дней. Я ничего не сказал ему о прочтенном, даже начал с той поры избегать его – не то чтобы специально, но просто перестал заходить к нему в гости, да и он ко мне тоже. Словно пустынная полоса пролегла между нами – пустынная, но настолько широкая, что преодолеть ее было выше моих сил. А еще я долго ходил как сомнамбула, не реагируя на приветствия знакомых на улице, а однажды, выходя из дома, даже забыл запереть за собой дверь. К счастью, квартирка осталась нетронутой, в этом смысле мне повезло.

Только теперь я решительно не выношу тишины. Находясь в одиночестве, что мне всегда было привычно, я теперь включаю радио погромче. Или телевизор. Или магнитофон.

Благословенная тишина…

Это слишком для меня страшно.