Ирина Крыховецкая - Поломанные Константы

– Он наказал меня, – ответил Дил. – Он неимоверно жестоко наказал меня, отобрав веру и надежду… любовь.

– Вероятно, это твоя расплата за испорченные законы физики Пространства, – вздохнула Сова.

– Я не сдамся!

– А что тебе остается делать? Может, сдавшись, ты получишь свободу и вернешь любовь, которую в гордыне возжелал забыть?

– Но ты же сама не любишь никого, сестра! – воскликнул Дил.

– Я люблю Отца, люблю своих потомков.

– Этого мало! – не отступал Дил.

– Возможно, я забыла, брат, – Сова села рядом с Дилом, обняв его за плечи, и стала раскачиваться, словно убаюкивая. – Я не просто так здесь, братик, я пришла арестовать тебя.

– Но!

– Тсс! – прошептала Сова. – Покорись, Люцифер, это даст тебе надежду вновь обрести ту, которую ты утратил.

Люцифер шумно вздохнул и совсем по-человечески уткнулся в плечо сестры.

– Ты не забудешь меня? – спросил он.

– Как я могу забыть своего брата? – удивилась Сова. – Я же люблю тебя.

И в окно вплыла большая полная луна, как колыбель из далекого утра их рождения, где не было тьмы и сумерек, где царствовали любовь и свет, где жил Отец и однажды появилась Заряна. Чарлет зевнула и, не мигая, уставилась на круглую луну, тоже думая о чем-то своем, древнем, как она сама.

– Мне пора, брат, – попрощалась Сова.

Дьявол встал с колен, взглянул на мертвую Заряну и прошептал, посылая мощный ментальный сигнал Отцу:

Все встретившиеся однажды, далее после смерти вместе, особенно любящие. Но не я. Ты сумел наказать меня, Отец. Я жду.

Зазвенели цепи, белый сияющий столп света упал на узорный ковер. В нем стоял Архангел Михаил. В его руках были цепи.

Люцифер засиял, словно покрылся синим пламенем, его душа, легкая и светлая в черной оболочке, освободилась от плоти, приобрела вид туманного утреннего облака и покорилась энергетическим цепям.

Агей изумленно наблюдал за сияющим небом. Что-то менялось в мире, что-то происходило… Даже израненная душа вдруг перестала болеть… Он шел среди развалин, человек в белом медицинском халате, стоявший на страже человеческой души до последнего часа. Человек, терявший веру и веру обретший. Чем он жил? Надеждой, своей верой и, конечно, любовью, а что еще могло спасти Агея Бай-калова, молодого нейрохирурга и ученого?

И теперь он вдруг понял, что началось перерождение мира, где не надо больше лечить души, ибо все уже излечены навечно любовью и верой. Он оглянулся назад. Из катакомб бомбоубежища выходили люди в белом, удивленно вглядываясь друг в друга. Агей взглянул на отца, ведущего мать. Молодая медсестра держала на руках маленького Эдуарда, а следом шли люди, шли, шли… Агей свободно вздохнул всей грудью и поднял лицо к небу. На мгновенье он закрыл глаза.

– Агей, – послышался голос Яна, – Олеся пропала…

Агей завороженно взглянул на помолодевшего и влюбленного Яна, вышедшего из бесшумно подъехавшего «кадиллака»…

– Наверное, ушла продукты раздать, не переживай, дружище!

– А это к тебе, – сказал Ян с тихой грустью и улыбкой, подталкивая к Агею двух красивых малышей.

Агей присел и внимательно, затем с изумлением вгляделся в знакомые сиреневые глаза.

– Ригден и Рожден, – представил Ян детей. – А это, малыши, и есть тот человек, о котором я вам говорил…

Рожден, отпустив руку брата, подошел к Агею, дотронулся до его щеки…

– Почему ты колючий, папа?

Агей поймал маленькую ладошку и притянул к себе сына. Подошел Ригден и обнял Агея за шею.

– А где дедушка и бабушки? – спросил Ригден.

Агей, еще не придя в себя, взял сыновей на руки, встал и вопросительно взглянул на Яна.

– Агей, не теряй рассудок, нынче уже невозможно сие дело…

– Дети, – прошептал Агей, – мои дети, – и крепко прижал их к себе.

Малыши восторженно завизжали…

Подошел пораженный Байкалов-старший.

– Это… это… – запинаясь, пробормотал он.

Ян, подтверждая, кивнул.

– Внуки! – радостно закричал Байкалов, – Бог мой, мои внуки! Лена! Даша вернулась с детьми!

У Агея буквально насильно вырвали сыновей. Несколько минут он молчал в шоке, а затем рванул к «кадиллаку»…

Из машины, пошатываясь, вышла Дарья.

– Даша!

Она буквально упала на руки Агея. Он крепко сжал ее, словно опять боялся потерять, и молча уткнулся в черные, волной хлынувшие до колен волосы.

– Агей, – прошептала Даша, гладя его лицо, – все кончилось, Агей?

– Все, любимая, все, – наконец отозвался он.

Хлынул дождь. Даша сильнее прижалась к Агею.

– Смывает зло, – прошептала она. – Что же дальше? Я еще ничего не чувствую.

– Дальше? Дальше я с тобой. Но почему Рожден и Ригден?

– Они сами себя так назвали, – улыбнулась Даша.

– Мутанты, – весело вздохнул Агей.

– Нет, печальники, печальники Земли нашей, любимый. Новые люди, совсем новые.

Земля сломала зло, когда сентябрь вздохнул золотом, люди – добром, а Бог – любовью.

Окно распахнуто навстречу звездному ветру, далеким спиралям галактик, туманностям, вспышкам сверхновых звезд и терпкому, едва уловимому запаху вселенских тайн. Заряна не спит, Заряна ждет.

Она напряженно вглядывается в огромный мир через распахнутое окно и ищет взглядом лишь ей одной известный знак. Белой точкой на фоне громады космических исполинов – деталей мироздания, путей, миров и скоплений замыслов, приближается большая белая птица. Один взмах ее крыльев преодолевает сотни парсеков. Путешествие через безмерную вселенную для этой птицы – прогулка, дороги и истории…

Ветром врывается Сова, ударяется оземь.

– Ух ты! – восклицает Заряна, буквально впрыгивая в плетеное кресло с ногами. – Как волшебно! Оземь – и снова девушка!

– Девушка? – Сова берет кружку остывшего капучино с маленького столика, заставленного сонными цветами.

– Сделать свежий? – спрашивает Заряна.

– Не надо, – Сова оборачивается к Заряне, перекидывая косу за спину, сжимает кружку, и кофе вскипает. – Пожалуй, достаточно.

– Как ты можешь пить кипяток? – удивляется Заряна.

– Отцовская привычка, – Сова машинально поправляет брошь в виде золотой стрелы, говоря о родителе.

– А что это за знак на стреле?

– Руна. Руна Богини. Захары, или Софии. Милости Божьей.

– Зачем она тебе? – удивляется Заряна.

– Она защищает меня от проделок древней тьмы. Иногда люди ее трактуют и как руну волка.

– Тебя? Ты же Свет! – восклицает Заряна и, помолчав, заворачивается в белоснежный вязаный плед.

Сова пьет капучино и наблюдает за Заряной.

– Тебе стало неуютно, милая, – говорит Сова. – К сожалению, у Света есть много оправданий для Тьмы, но не надейся, что Тьма будет так же любезна к Свету. Как ты себя чувствуешь?

– Я чувствую себя такой уставшей. – жалуется Заряна.

– Ты сама-то хоть помнишь эту стертую любовь?