Карина Сарсенова - Хранители пути

— Прости его ради твоей дочери!

«Амелия, Амелия», — навязчивым москитом крутилось до боли знакомое имя в угасающем сознании Анники… Как могла Амелия покинуть ее в момент настоящей смерти? Или она отброшена куда-то Дамбаллой? И вообще, была ли она на самом деле? Все это сон, дурной сон… Скоро он закончится, и она проснется в собственной кровати… И чудовищная слабость, и тревожащий ее покой голос исчезнут, забудутся… А то, что забылось, будто и не существовало вовсе…

— АННИКА! — она скорее почувствовала, чем услышала голос ангела. — Прости меня. Я не смогла тебя защитить… Моя сила на исходе… Я умираю…

— Я умираю… — эхом повторила Анника. — Я умираю…

И в безличностно-злобном взгляде неотрывно глядевшего на нее Дамбаллы, среди снующих в нем черных теней, она вновь увидела прелестное личико своей новорожденной дочери… Окруженная тающим на глазах белым ангельским сиянием, она улыбалась ей. Так светло и искренне, как могут улыбаться только совсем маленькие дети…

И в последнем волевом усилии, подчинившись вспыхнувшему в ее сердце желанию умереть в светлом, в память о любимой дочери, настроении, она сосредоточилась на том единственном чувстве, что раскрывалось в нем сейчас. Имя ему было — благодарность.

— Амелия… Спасибо… За все… Я прощаю Дамбаллу… Ради тебя…

Волшебной чистоты и силы голос Мираса разливался над скованным потрясенным молчанием ресторанным залом. Слезы, обильно выступавшие на глазах сидевших за столиками мужчин и женщин, отражали щедрую игру света в богатом хрустале парящих над залом огромных люстр. В свою очередь отражаясь в хрустале, голос Мираса рассыпался мириадами сияющих невероятной красотой звуков и звучаний…

Закончив петь, Мирас улыбнулся в абсолютную тишину, обычно следующую за последним музыкальным аккордом. И усердно раскланялся именно в тот момент, когда зал взорвался оглушительными аплодисментами.

Выступая на бис, он бросил несколько взволнованных взглядов на дверь возле сцены. Оттуда должна была выйти Камилла, чей номер был следующим после его. В последнее время она была слегка не в себе… Мирас старался убедить себя, что виной тому он сам, его неумение обращаться с женщинами и строить с ними долгие и серьезные отношения… Но чем чаще он повторял эту мысль, тем отчетливее понимал: отнюдь не его привычки встали клином между ним и Кристиной, а тот инцидент в приемной Шалкара.

Шалкар… Мирас не знал уже, что о нем думать. Раньше он казался ему очень конструктивным человеком, превосходным бизнесменом и отличным стратегом. Он не раз поддерживал Елену, без конца повторяющую о своей благодарности продюсеру. Действительно, Шалкар неоднократно помогал страждущим. Например, он оплачивал обучение начинающих певцов в консерватории. Проводил благотворительные концерты. Жертвовал деньги в хосписы. Да, он помогал людям. Но что-то во всем этом было не так… Что именно, Мирас никак не мог понять. И только после происшествия в приемной, когда Шалкар столь очевидно спровоцировал ревность между ним самим и Камиллой, чуть не рассорил Альфео и Елену — после этого события Мирас осознал небеспочвенность мучивших его подозрений. Как, оказывается, больно не знать — хорош человек или плох! Надо научиться доверять теплу или холоду, возникающим в сердце в ответ на деяния людей. До овладения этим умением неопределенность была и будет главным врагом для Мираса.

После инцидента он попробовал поделиться своими мыслями с Еленой, но прима настолько злобно набросилась на него, отстаивая дорогой ее сердцу добрый взгляд на Шалкара (или на идеальный образ самой себя, спроецированный ею на продюсера), что Мирас поспешил ретироваться. До чего странно ведут себя люди! Ни за что не изменят мыслей, даже не подвергнут их сомнению, если им выгодно придерживаться определенной точки зрения. Конечно, Елене было выгодно считать Шалкара добрым человеком. Поклоняясь ему, она обеспечивала постоянное здоровье сыну (Шалкар оплачивал дорогостоящее лечение хронического недуга), и ей самой кое-что перепадало, а именно — статус первой певицы, примадонны шалкаровского продакшна.

А Камилла… Она просто проигнорировала его слова, заявив, что кто старое помянет, тому глаз вон, что давай все забудем и будем жить дальше… Короче, со свидания с ней он ушел, подозревая возлюбленную в страхе перед продюсером. А если она, девчонка смелая и боевая, боится Шалкара, значит, причина тому наверняка имеется.

— Уф-ф-ф, вот и ты, — увидев в приоткрывшейся двери ярко раскрашенную поп-диву, едва не выдохнул он в микрофон. Но профессионализм взял верх, и парень сумел-таки грамотно и красиво закончить припев. До сих пор Мирасу было позволено петь вживую. Вот еще одна загадка Шалкара: никто не знал, почему после двух лет живых выступлений все певцы его центра переходили на исполнение песен под фонограмму. Кого бы Мирас не опросил по этому поводу, все как один отвечали, что Шалкару виднее. Просто невообразимое послушание. И оно воздействовало на новичков. Заканчивая второй куплет, Мирас вспомнил себя год назад. Сначала он пытался всюду сунуть нос, задавал кучу вопросов, спорил и иногда сопротивлялся. Его никто особо не наказывал. Так, несколько раз оштрафовали за мелкие нарушения. Справедливо, честно говоря. Но потом, незаметно для самого себя, он обнаружил, что желание отстаивать свою индивидуальность пропало. Он слепо выполнял все, что велел делать Шалкар или его заместитель, Геннадий Андреевич. И лишь однажды, месяц назад, он отказался выступать на каком-то благотворительном концерте. И вскоре случилась эта неприятная история в приемной… Так что же, выходит, его наказали? Или он ошибается?

По мнению артистов продакшна, кто никогда не ошибается, так это Шалкар. Но разве для человека не естественно ошибаться? Или в нем, в Шалкаре, нет ничего человеческого?

Красивая бледная молодая женщина в изысканном голубом платье отчаянно билась в большом овальном зеркале, скованная его позолоченной гипсовой рамой. Кажется, никакого труда не стоило бы их разбить… Но возможно ли разбить границы, не зная, что они достаточно хрупки?

— Нет, я не могу… Что мне делать? Что делать?

Электрический свет прыгал в разноформенных стеклянных флакончиках, строгой шеренгой выстроившихся на протертом до блеска лакированном трюмо. Выпархивая из-под прикасающихся к ним пальцев, искусственные световые зайчики разлетались в разные стороны, сновали по зеркальной глади и прятались в отражавшихся в ней испуганных карих глазах.

— Все пропало… Я не смогу… Опозорюсь… И всех подведу…

— Меруерт, вы готовы? — почтительно застыв на пороге, деловито поинтересовался симпатичный молодой человек с вдумчивыми черными глазами. — Ваш выход за Камиллой. Она уже заканчивает петь.