Карина Сарсенова - Хранители пути

— Небо! Луна! — голос ангела наконец прорвался в сердце подопечного ей человека и рассыпался там тревожным звоном. Подняв голову, Анника с ужасом смотрела на разверзшийся над горизонтом катаклизм.

Черные тени заполнили почти всю поверхность ночного светила и, не находя на нем места, тягучими, но гибкими струями переливались на линию горизонта. И без того нечеткая, она расплывалась под опутывающей небо могильной тьмой, и тяжелая несусветно огромная Луна неуклонно проседала в расширяющийся под ней пунктирный разрыв. Не в силах отвести глаз от угрожающего величия этого неземного зрелища, Анника наблюдала, как, вероятно, под весом скопившегося в Луне мрака линия горизонта сворачивалась вокруг светила, превращаясь в странное его окаймление.

— Что это такое? — не разжимая губ, про себя вопросила девушка.

— Это Дамбалла набрал свою силу. Мы находимся в глубине его сознания, в его душе. Сейчас он весь сконцентрирован на одной-единственной мысли или намерении, которое он постоянно удерживает в своем сердце. И мы не можем сопротивляться ее силе…

— Нет! Мама! Помогите! — с диким воплем Анника кинулась бежать по песку от языков абсолютной тьмы, протянувшихся к ней по барханам от безнадежно черной Луны. Переливаясь с темнеющего неба на багровый песок, они то перемещались по нему стремительно, словно змеи в броске, то просачивались под песчаную кожу огненной пустыни, двигались под ней, оставляя на поверхности множество крошечных, возникающих один за другим, черных смерчеобразных воронок. И каждое их движение, как и все они вместе, были устремлены к одной цели — к Аннике.

— НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! — пронзительно заверещала девушка, когда щупальца смертельной тьмы настигли ее. Вмиг почерневший под ее ногами песок забурлил, закрутился уходящим вниз бурлящим потоком. И на ее фоне особенно была заметна широкая полоса яркого света, окаймлявшего хрупкий девичий силуэт. Подняв к небу тонкие бледные руки, Анника исчезла в вихре неумолимого мрака.

В последнее мгновение Амелия, вырвавшись из захвата набросившейся на нее соседней тьмы, успела нырнуть в смыкающуюся над головой ее подопечной могильную бездну.

Мир снова превратился во что-то иное. Сколько же его форм ей суждено пройти… Лишившись почвы под ногами, Анника с бешеной скоростью полетела сквозь кромешно черную пустоту, обступившую ее со всех сторон… Кроме пустоты вокруг ничего не было, но Анника явственно ощущала ее наполненной какой-то диковинной, пугающе незнакомой, чужеродной и непостижимой жизнью. Тьма пульсировала и двигалась, дышала и была нашпигована незнакомыми звуками, больше похожими на переполненное эмоциями молчание… Ощущение, что она находилась внутри чудовищного животного, усиливалось с каждым мигом… Время стало таким невероятно плотным, но текло почему-то не вне, а внутри ее души… Мгновения рождались из ее сердца тяжеловесными крохотными комками сверхплотной материи, и каждое новое рождение порождало страдание во всем ее существе… Часы нового бытия тикали внутри ее сердца, отдаваясь болью в его биении, сплетаясь с ним, заменяя его… И когда страдание стало невыносимым, Анника, до сих пор не проронившая ни звука, истошно и отчаянно закричала.

— Давай, девочка, поднатужься! — полный пожилой мужчина в ослепительно белом халате навис над ней огромной ледяной скалой. Яркий свет ламп безжалостной резью врывался в привыкшие ко тьме глаза. Вцепившись в чью-то руку, Анника, лежащая на спине, продолжала неистово вопить. Ее голые, согнутые в коленях ноги беспомощно елозили по противно холодной поверхности.

— Анника, дыши глубже! — грудной голос дородной медсестры окутывал пеленой теплого покоя…

— Что-то не та-а-ак… — оглядев раскоряченную роженицу, нараспев предположил молодой усатый мужчина, чью статную фигуру не скрывала, а подчеркивала умышленно тесная медицинская униформа. — Сдается мне, что ребенок лежит поперек.

— Щипцы? — с автоматической готовностью кинула медсестра.

— Ага! — засунув руку внутрь верещащей Анники, изрек пожилой эскулап. И, метнув неодобрительный взгляд на чересчур торопливого коллегу, сухо констатировал, — плод лежит нормально.

Взглянув на указания непрестанно пикающего компьютера, снял и бросил в лоток использованные перчатки.

— Сама не родит. Нижнее давление падает. Почки не выдержат нагрузки. Анестезиолога вызывайте, быстро. Везите ее в операционную. Будем кесарить.

— Проснулась, девочка моя! — визгливый женский голос ворвался в сознание нежданным весельем. — Поздравляю! Девочку родила. Посмотреть хочешь? Сейчас принесу!

Не эта тирада, но громкий стук закрывшейся двери заставил ее частично прийти в себя. С трудом, словно против своей воли, открыв глаза, Анника с изумлением оглядела залитую полуденным солнечным светом холодную больничную палату.

— Вот, полюбуйся на своего первенца! — резкий как скрежет электродрели голос снова безжалостно ввинтился в мозг. Непонимающим взглядом Анника уставилась на жалобно пищащий сверток на руках у молодой розовощекой девицы.

— К груди приложи. Молока дай ей! Голодная же девчонка! — продолжая неумолимо веселиться, выпалила медработница и небрежно ткнула сверток в грудь обомлевшей Анники.

— Эх, ты… Не поняла еще, что мамой стала… — снисходительно ухмыльнувшись, девица лихо выпростала грудь Анники из безразмерной больничной рубашки и вложила онемевший сосок в раскрывающийся в беззвучном плаче младенческий ротик. — Наберется сил, закричит, уж держись! — самодовольно сообщила она новоиспеченной матери, придерживая жадно сосущего молоко новорожденного человека.

Слушая звуки удаляющихся по коридору шагов и ощущая на своей груди недавние, исполненные такой настоящей жизни, младенческие прикосновения, Анника, неотрывно глядевшая в пустой белый потолок, вдруг неудержимо разрыдалась. Счастье, безусловное, абсолютное счастье, рождалось каждой клеточкой ее тела. Счастья было настолько много, что уместить все его в одной хрупкой человеческой душе не представлялось возможным… Переполненная осознанием своего материнства, Анника рыдала, с новой слезинкой отпуская из себя на необозримые просторы внешнего мира излишнее, не вмещающееся в ней счастье…

— И чего это мы такие счастливые? — опасно вкрадчивый мужской голос проник в напоенную безмятежностью тишину ее сердца. По телу прошла крупная ледяная дрожь. Распахнув глаза, Анника скривилась от жгучей боли: чужое враждебное внимание жадно въедалось в каждую пору ее кожи…

— О, прости, что спугнул твой кайф! — презрительно скривив тонкие губы, Геннадий сверлил ее немигающим пристальным взглядом.

— Гена… — испуганный шепот Анники походил на безжизненный шелест жухлых осенних листьев.