Карина Сарсенова - Хранители пути

— Тихо там! — неожиданно сильным голосом рявкнул он на молодых артистов, наводящих порядок на его рабочем столе.

— Возьмите деньги и закажите раскладное кресло и два комплекта постельного белья. Кресло-кровать установите в моем кабинете. С сегодняшнего дня ДАМ…, то есть Геннадий Андреевич будет жить здесь.

Завершив тираду, Амадео предупреждающе сердито зыркнул на секретаря и скрылся за массивной кабинетной дверью.

— О, нет! — покрываясь лиловыми пятнами, простонал пожилой офисный служитель, откинувшись на диванные подушки и прижав к пылающему лбу похолодевшую ладонь. — Пропали мы… Все пропало… То с Шалкаром сотрудничать… То этого черта приютил… Чего вы мне принесли? — спохватившись, он ткнулся носом в упорно маячившую перед ним фарфоровую чашку.

— Как вы просили — кофе с коньяком… — осторожно придерживая остывающую посудину, произнесла девушка.

— Какой там кофе! — трагически закатив глаза, придушенно закричал Александр Евстигнеевич. — У меня сердце прихватило! — взявшись за грудь, он неуклюже завалился набок. — Срочно бегите в аптеку… нет, в магазин… и принесите мне настоящей чачи! А не этого… лекарства липового… От него я точно сдохну… — громко всхлипнув, он бессильно уронил руку на свой толстый живот.

— Что за ерунда… — обнажив острые белые зубы в ленивом зевке, Шалкар небрежно махнул рукой в сторону сцены. Выступающий на ней черно-белый хор безупречно подобранными голосами пел известную народную песню.

— Ненавижу хоровое пение, — пихнув локтем под ребро Эрика, заслушавшегося слаженным а капелльным исполнением, Шалкар с вежливым вызовом осклабился на сидевшего через кресло Амадео.

— У тебя к нему предвзятое отношение, — не поворачивая головы, усмехнулся атлетический гигант. — Ассоциации неприятные?

Презрительно скривив губы, Шалкар взъерошил идеально уложенные, залитые искусственным блеском волосы Эрика. Дернувшись под начальственной рукой, тот с испуганным негодованием воззрился на вышедшего на сцену ведущего.

— А с чего его любить? Общее безголосье скрывает бесталанность каждого… — брезгливо вытерев ладонь о велюровый пиджак побледневшего секретаря, Шалкар снова широко, во весь рот, зевнул, едва не вывихнув себе челюсть, и со скучающим видом сложил руки на груди.

— Ну, да, — поймав краем глаза ехидную улыбку примостившегося в соседнем кресле Александра Евстигнеевича, саркастически заметил Амадео. — Особенно это заметно в церковном хоровом пении.

Негодующий взлет густых бровей Шалкара не предвещал доброжелательного ответа.

— У них не то что голоса, но и внешности нет! — высокомерно вскинув подбородок, встрял в разговор взлохмаченный шалкаровский секретарь. — Деревенщина на деревенщине. Все девицы страшные. А вон та, с правой стороны, так вообще королева ужаса.

— Это ты король ужаса. Тебе слово давали? — отвесив Эрику такую тяжеловесную оплеуху, что бедняга чуть не слетел с кресла тряпичной куклой, бросил Шалкар. — Сиди и молчи, покуда тебя не спросили.

Схватившийся за затылок секретарь перепугано умолк, не преминув, однако, поджать губы в автоматической высокомерной гримасе.

— А вот эту цыпочку я уважаю, — в предвкушении удовольствия Шалкар выпрямился и потер руки. Появившаяся на сцене Меруерт, казалось, светилась изнутри холодным белым светом. Белоснежное длинное платье подчеркивало неестественную бледность ее кожи. Неподвижно застыв посреди сцены с закрытыми глазами, она напоминала безжизненную мраморную статую.

— Ну, что, недомерки, — обернувшись к невозмутимо восседавшему на своем месте Амадео, Шалкар кинул злобный взгляд на негодующе воззрившегося на него Александра Евстигнеевича. — Спорим на нее, что она победит? Конкурс мы выиграли! Лоханулись вы, полудурки! Да не переживайте, вас же после этого повысят! Станете полными придурками! Решили очередное благое дело сделать, нам места на конкурсе застолбив! Ага, сделали! Сейчас эта красотка рот раскроет и всех ваших подчистую срежет!

Выхватив из нагрудного кармана завозившегося в кресле Эрика безупречно выглаженный носовой платок, он кинул его себе под ноги.

— Урод, ботинки мне протри.

— А до ГЕНКИ я доберусь… — еле слышно, словно разговаривая с самим собою, произнес Шалкар, поставив свободную ногу на спину склонившегося перед ним секретаря.

Скрыв в уголках губ насмешливую улыбку и накрыв ладонью вспотевшую руку нервно заерзавшего Александра Евстигнеевича, Амадео с невозмутимым видом продолжал смотреть на залитую софитным светом огромную сцену.

Свет был повсюду. Она шла в него по погруженному в сумрак коридору, не чувствуя своих шагов. Притягиваемая ярким свечением впереди, она окутывалась им, еще не войдя в его владения. Сливаясь с окружающей ее сияющей белизной, она летела над полом, не властная над собой и в то же время полностью себе принадлежавшая… И сколь невыразимым было блаженство, сопутствующее ощущению собственной полноты! Сияние, пробужденное в ее сердце охватившим ее внешним светом, разгоралось в нем голубоватым пламенем подлинной жизни… Ее жизни… Купаясь одновременно во внешнем и внутреннем свете, она скоро перестала их различать. И окончательно смирилась с тем движением, которое порождалось их объединенной силой.

Внезапно сила, несшая ее, остановилась. Пригвожденная к месту, она наслаждалась разлившимся в душе неземным блаженством. Пришедшая извне волна приятного тепла пробежала по ее телу. Она различила в ней биение сотен человеческих сердец… Побужденная скрытым в них ожиданием, Меруерт, не открывая глаз, тихо запела…

Голубоватое сияние, раскрывшееся вокруг нее с первыми же звуками ее голоса, казалось бесконечным… Раскинув руки, Меруерт безмятежно парила в его центре, переливающемся сиреневыми и фиолетовыми цветами… Голубой свет струился по ее телу роскошным длинным платьем… Нити золотого света вплетались в него по всей длине… Распахнув глаза, Меруерт смотрела на огромный золотой диск, проступавший перед ней из фиолетовой дымки. Ее душа, раскрывающаяся в дивной красоты неземной песне, устремилась на его беззвучный зов… Полет, захвативший ее душу, становился все явственнее и быстрее… Голубовато-золотое свечение платья, слившееся с Меруерт целиком, вдруг затмило все пространство вспышкой янтарного света… Вылетевшая из его глубин ярко-голубая птица, взмахнув широкими крыльями, устремилась к выплывшему из фиолетового пространства золотому диску и растворилась в его ослепительном сиянии…

Восхитительная музыка лилась вокруг нее разноцветным потоком… Тишина, просачивающаяся сквозь него, была такой чужеродной и родной одновременно…