Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана

Его постель так и не высохла после того, как в ней лежал нежданный гость, но желания сменить простыни не возникало. Гевину нравилось лежать на влажном белье, сушить его теплом своего тела. Когда постель немного подсыхала, он принимал ванну в воде, которую не менял после ухода двойника, и возвращался, весь в темных холодных каплях. Холодная комната пропахла плесенью. Порой ему так не хотелось вставать, что он опустошал мочевой пузырь прямо в кровати.

И все же, несмотря на ледяной холод комнаты, голод и наготу, смерть не приходила.

В шестую или седьмую ночь он проснулся с твердым решением покончить с бессмысленной жизнью. Не понимая толком, что собирается делать, он бродил по комнате, как неделю назад бродила по ней его копия. Он останавливался у окна, у зеркала, откуда на него глядело жалкое подобие неотразимого Гевина. Снег проникал сквозь ставни и медленно таял на подоконнике.

Его взгляд неожиданно остановился на лежавшей у окна семейной фотографии. Существо тоже разглядывало ее тогда. Или ему все приснилось? Нет. Он ясно подшил темный силуэт на фоне окна и фотографию в тонкой руке.

Нельзя уйти из жизни, не попрощавшись с родителями. Может, после этого он сумеет умереть.

Он шел по запущенному кладбищу, одетый в старые брюки и легкую рубашку. Случайные прохожие отпускали едкие замечания, которые он игнорировал Какое дело всем этим людям до того, что он идет к смерти босиком. Дождь то усиливался, то стихал, иногда переходил в мокрый обжигающий снег, но не прекращался.

Перед церковью, где шла служба, стояли яркие автомобили. Он заглянул внутрь. Хотя сырость проникла и туда, Гевину сразу стало теплее. Он увидел высокие своды, бесконечные ряды скамей, зажженные свечи. Он смутно представлял себе, где искать могилу отца, и медленно пошел мимо одинаковых надгробий. Гевин совершенно не помнил тот день, миновало уже шестнадцать лет. Все прошло как-то незаметно — ни слов о жизни и смерти, ни плачущих родственниц. Никто не отвел его в сторону, чтобы разделить испепеляющее сердце горе.

Могилу, скорее всего, никто не посещает. Гевин ничего не слышал о своих родных с тех пор, как ушел из дому. Сестре всегда хотелось уехать из этой «чертовой страны», хотя бы в Новую Зеландию. Мать, наверное, в очередной раз вышла замуж, бедняжка, или живет в жалком одиночестве. Гевин помнил ее истерические припадки.

Ну, вот он. В мраморной вазе стояли свежие цветы. Старика не забыли! Похоже, сестра пыталась найти здесь какое-то утешение. Гевин прикоснулся пальцами к холодному камню. Имя, даты, эпитафия. Ничего особенного. А что еще можно сказать об отце?

Он представил себе отца, сидящего у края могилы. Болтая ногой, старик приглаживал ладонью редкие волосы.

— Что скажешь, папа?

Отец не реагировал.

— Меня, наверное, долго не было?

Ты сам сказал это, сынок.

— Я всегда был осторожен, как ты меня учил. По-моему, за нами никто не наблюдает.

Чертовски рад.

— Мне так ничего и не удалось.

Отец аккуратно высморкался — трижды, как всегда. Сначала левую ноздрю, потом правую, потом опять левую. И исчез…

— Старый ублюдок.

Раздался свисток проходившего невдалеке поезда Гевин поднял глаза. В нескольких метрах перед ним абсолютно неподвижно стоял., он сам. В той ясе одежде, которую он взял, уходя из квартиры. Она стала грязной и потрепанной. Но кожа! Такой прекрасной кожи никогда он у себя не помнил. Она почти светилась в промозглом осеннем воздухе, а слезы на щеках двойника еще больше подчеркивали совершенство черт.

— Что с тобой? — спросил Гевин.

— Ничего особенного. Я всегда плачу на кладбище. — Переступая через могилы, он направился к Гевину.

Под его ногами скрипел песок, пригибалась жухлая трава. Все было так реально.

— Ты бывал здесь раньше?

— Да, много раз… в течение многих лет.

Многих лет? Что он имеет в виду? Неужели он оплакивал здесь тех, кого убил?

— Я приходил к отцу. Дважды, может, трижды в год.

— Он не твой отец, — удивленно пролепетал Гевин. — Он мой.

— Что-то я не вижу слез на твоих глазах.

— Я чувствую…

— Ничего ты не чувствуешь, — ответил ему он сам — Признайся, что не чувствуешь ничего особенного.

Это была правда.

— А я… — Слезы хлынули из глаз двойника. — Я буду помнить о нем до самой смерти.

Это походило на дешевый спектакль, но откуда столько горя в его глазах? Почему слезы обезобразили его прекрасные черты? Гевин не любил плакать — в такие минуты он самому себе казался жалким и смешным. Но это существо не скрывало слез. Оно ими гордилось. Они были его триумфом.

Даже теперь, когда перед ним стояло воплощение скорби, Гевин не находил в своей душе никакого отклика.

— Ну же, утри сопли. Я прошу тебя.

Двойник едва ли слушал.

— Почему мне так больно? — спросил он после небольшой паузы. — Это страдание делает меня человеком?

Гевин пожал плечами. Его мало заботило сложное искусство быть человеком Двойник тем временем утер рукавом слезы, шмыгнул носом и с тем же выражением невосполнимой потери на лице попытался улыбнуться.

— Прости, — сказал он. — Я, конечно, веду себя глупо. Пожалуйста, прости меня.

Пытаясь успокоиться, он сделал глубокий вдох.

— Все в порядке, — ответил Гевин.

Разыгравшаяся сцена немного смутила его, и он хотел уйти.

— Твои цветы? — спросил он, отвернувшись от могилы.

— Да, — кивнул двойник.

— Он терпеть не мог цветов.

Существо всхлипнуло.

— Ах…

— А впрочем, какое это имеет значение.

Даже не взглянув на своего двойника, Гевин повернулся и зашагал по узкой тропинке, ведущей к церкви.

— Не мог бы ты порекомендовать мне хорошего дантиста? — услышал он за спиной.

Гевин усмехнулся и пошел своим путем.

Был час пик. Узкая дорога, проходившая рядом с церковью, была слишком тесна для нескончаемого потока автомобилей. Пятница — завершилась еще одна неделя, и сотни людей спешили домой. Блеск фар, пронзительные сигналы.

Гевин сошел с тротуара, не обращая внимания на визг тормозов и ругань водителей, и двинулся вперед, не глядя по сторонам, будто гулял по цветущему лугу.

Одна из машин задела его крылом, с другой он чуть не столкнулся. Нетерпеливое желание людей поскорее добраться до места, откуда они вскоре будут стремиться уехать куда угодно, было комическим. Пусть они злятся на Гевина, пусть ненавидят, пусть рассматривают его бесцветное лицо… и катят дальше. Возможно, один из них не успеет повернуть руль и собьет его. Все равно. Отныне он принадлежит случаю, знаменосцем которого ему так хотелось стать.