Клайв Баркер - Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Наконец появились машины, продвигавшиеся по узким улицам со скоростью улиток. Когда показался катафалк — маленький белый гробик был украшен цветами, — несколько женщин в толпе тихо заплакали. Одна зрительница упала в обморок, вокруг нее собралась кучка взволнованных людей. Даже дети примолкли.

Глаза Элен оставались сухими. Слезы приходили к ней не слишком легко, особенно на людях. Когда машина, где сидели Энн-Мари и еще две женщины, поравнялась с ней, Элен увидела, что осиротевшая мать тоже не желает демонстрировать свое горе публике. Происходящее как-то облагородило ее, и хотя лицо женщины было мертвенно-бледным, держалась она очень прямо, застыв на заднем сиденье. Элен подумала — и это была зловещая догадка, — что видит звездный час Энн-Мари: единственный день в череде бесцветных будней, когда та попала в центр внимания. Кортеж медленно проследовал и пропал из виду.

Толпа расходилась, лишь несколько скорбящих все еще стояли на обочине дороги. Элен пошла в Баттс-корт. Она намеревалась вернуться к заколоченному дому и посмотреть, там ли собака. Если там, Элен разыщет кого-нибудь из муниципальных работников и сообщит об этом.

В отличие от остальных дворов здесь было пусто. Возможно, соседи Энн-Мари отправились в крематорий, дабы присутствовать на службе. Так или иначе, во дворе было необыкновенно пусто. Остались только дети — они играли возле пирамиды костра, и их голоса эхом перекатывались в пустом пространстве между стен домов.

Элен подошла к дверям квартиры и с удивлением обнаружила, что они открыты, как и в тот раз, когда она впервые появилась здесь. При одном взгляде на двери Элен почувствовала головокружение — так часто в последние дни она воображала, что стоит тут, вглядываясь в темноту. Из дома не доносилось никаких звуков. Собака или убежала, или умерла. Ничего опасного, не так ли? В последний раз она перешагнет порог, чтобы увидеть лицо на стене и сопроводительную надпись.

«Сладкое к сладкому». Она не искала первоисточник фразы. Не важно, думала она. Что бы это ни было изначально, здесь оно трансформировалось, как изменяется все, включая и саму Элен. На несколько мгновений она застыла в прихожей, чтобы приготовиться к грядущей очной ставке. Далеко за спиной дети вскрикивали, как сумасшедшие птицы.

Перешагивая через мебельный хлам, она направилась к короткому коридору, что соединял гостиную со спальней. Она медлила, сердце ее колотилось, улыбка играла на губах.

Вот, наконец! По-прежнему неотразимый, портрет неясно вырисовывался на стене. Она отступила в мрачную комнату, чтобы увидеть полную картину, и каблук ее зацепился за матрас, лежавший в углу. Она глянула вниз. Грязная постель была перевернута — вверх той стороной, где меньше дыр, — сверху брошено несколько одеял и завернутая в лохмотья подушка. Что-то блестело между складок верхнего одеяла Она наклонилась, чтобы рассмотреть получше, и обнаружила горсть шоколадок и карамелек в ярких обертках. А среди них — дюжину бритвенных лезвий, не столь привлекательных и сладких. На некоторых запеклась кровь. Элен выпрямилась и попятилась, и тут ее ушей достиг жужжащий звук из соседней комнаты. Она повернулась, и в спальне стало темнее: фигура встала между ней и внешним миром. Элен видела только вырисовывающийся против света силуэт человека, но она чувствовала его запах. Пахло сахарной ватой; жужжание было с ним или в нем.

— Я хотела только взглянуть, — произнесла Элен, — на картину!

Жужжание продолжалось: звук сонного полдня далеко отсюда. Человек в дверях не двигался.

— Ну… я увидела все, что хотела.

Она надеялась, что произойдет чудо и эти слова заставят человека посторониться и пропустить ее. Но он не двигался, а у Элен не хватало смелости бросить вызов и шагнуть к двери.

— Я должна идти, — сказала она Несмотря на ее усилия, страх отдавался в каждом звуке. — Меня ждут.

Она не лгала. Сегодня все приглашены обедать в «Аполлинер». Но до этого еще четыре часа. Ее не хватятся долго.

— Если вы позволите!..

Жужжание на какой-то момент затихло, и в тишине человек в дверях заговорил. Его ровная речь была почти так же сладка, как его запах.

— Пока нет нужды уходить! — выдохнул он.

— Меня ждут… ждут…

Она не могла видеть его глаз, но ощущала на себе его взгляд, и этот взгляд наводил дремоту, подобно песне лета в ее голове.

— Я пришел за тобой, — сказал он.

Она повторила про себя эти четыре слова «Я пришел за тобой». Даже если они означали угрозу, они не звучали как угроза.

— Я не… знаю тебя, — ответила она.

— Не знаешь, — прошептал человек — Но ты усомнилась во мне!

— Усомнилась?

— Тебя не удовлетворило то, что пишут на стенах. Поэтому мне пришлось прийти за тобой.

Сонливость обволакивала ее разум, но она осознала суть сказанного человеком Он был легендой, а Элен своим неверием обязала его показаться и продемонстрировать руку. Элен тут же взглянула и увидела: да, одна рука отсутствовала. Вместо нее был крюк.

— За это следует наказать, — объявил он. — Они говорят, что твои сомнения проливают невинную кровь. Но я отвечаю: для чего кровь, если не проливать ее? А тщательное расследование со временем закончится. Полиция уберется, камеры найдут для съемки какой-нибудь новый ужас, и снова можно будет спокойно рассказывать истории о Кэндимене [4] Кэндимен — сластена, конфетник (англ.). .

— Кэндимен? — переспросила она. Язык едва выговорил это невинное слово.

— Я пришел за тобой, — прошептал он так ласково, что в воздухе сгустился соблазн. Потом он двинулся через проход на свет.

Она знала его. Нет сомнения, она всегда знала его тем участком души, где таится страх. Это был тот, кто изображен на портрете. Художник не фантазировал: картина, кричавшая со стены, в каждой детали повторяла черты человека, на которого сейчас уставилась Элен. Он был ярким до пошлости: плоть восковой желтизны, бледно-голубые тонкие губы, безумные сверкающие глаза — зрачки словно усыпаны рубинами. Его куртка была сшита из лоскутьев, штаны тоже. Элен подумала, что он выглядит почти комично в своем измазанном кровью шутовском наряде, со слоем румян на желтушных щеках. Но люди нуждались в таких зрелищах и подделках. Чтобы поддерживать их интерес, нужны чудеса, убийства, демоны, вызванные из тьмы, разверзшиеся могильные камни. Дешевая мишура таит глубокий смысл. Яркое оперение не только скрывает — оно привлекает.

И Элен была почти околдована его голосом, яркими красками, жужжанием, доносившимся из его тела. Но она сопротивлялась восхищению. Под этой оболочкой таилось чудовище. Набор его лезвий лежал рядом, еще мокрый от крови. Станет ли оно колебаться перед тем, как перерезать горло Элен?