Клайв Баркер - Книги крови V—VI: Дети Вавилона

— Теперь… — выговорил он между болезненными вдохами. — Что нам теперь делать?

Казалось, разговор для него был чрезмерным напряжением. В глубине горла раздался звук, словно он подавился, и мальчик прижал руку ко рту. Клив шагнул в сторону, когда Билли встал и проковылял к ведру в углу камеры, использовавшемуся для ночных нужд. Но добраться до ведра он не успел, тошнота одолела его на полпути, рвота выплеснулась между пальцев и хлынула на пол. Клив отвернулся, когда Билли вырвало, и мысленно приготовился терпеть зловоние до утра, когда произведут уборку. Однако запах, заполнявший камеру, не был запахом блевотины, а более сладким и густым.

Клив с удивлением повернулся к фигуре, скрюченной в углу. На полу возле ног мальчика виднелись брызги темной жидкости, такие же ручейки стекали по его голым ногам. Даже в темной камере можно было различить, что это кровь.

Даже в самых благоустроенных тюрьмах вспышки насилия прорываются, и всегда неожиданно. Взаимоотношения заключенных, которые проводят вместе шестнадцать часов из ежедневных двадцати четырех, непредсказуемы. И надзиратели, и заключенные знали, что вражды между Лоуэллом и Нейлером не было. До тех пор пока не раздался тот крик, из их камеры не доносилось ни звука — ни спора, ни выкриков. Что побудило Нейлера неожиданно напасть на соседа и зарезать его, а потом нанести тяжкие раны себе самому, обсуждали и в столовой, и во дворе на прогулке. Однако вопрос «зачем» уступил первое место вопросу «как». Ходили слухи, что найденное тело Лоуэлла представляло неописуемое зрелище, и даже люди, привыкшие к жестокости, испытали потрясение. Лоуэлла не особенно любили, он был наглым и лживым. Но кем бы он ни был, он не заслужил столь страшной смерти. Человека просто распотрошили: глаза выколоты, гениталии оторваны. Нейлер, единственный возможный виновник, успел вспороть себе живот. Теперь он лежал в отделении реанимации, и прогнозы врачей не обнадеживали.

Пока слухи о насилии расползались по блоку, Клив провел весь день незамеченным. У него тоже было что рассказать, но кто бы ему поверил? Он и сам верил с трудом. Время от времени, когда видения вновь одолевали его, он спрашивал себя, не сошел ли он с ума. Но ведь здравый рассудок — понятие относительное. С уверенностью Клив мог утверждать одно: он видел трансформацию Билли Тейта Он уцепился за эту уверенность с упорством, рожденным отчаянием. Если он перестанет верить собственным глазам, у него не останется защиты и темноту не сдержать.

После умывания и завтрака заключенных заперли по камерам. Работу в мастерских, развлечения и любую деятельность, требующую перемещения по этажам, запретили, пока камеру Лоуэлла фотографировали, обыскивали, а потом отмывали. После завтрака Билли все утро проспал — состояние, по глубине походившее на кому. Когда он проснулся к ланчу, он повеселел и стал дружелюбнее, чем на протяжении последних недель. В его легкой болтовне не содержалось ни намека на то, что он знает, что случилось предыдущей ночью. В полдень Клив сказал ему правду в лицо.

— Ты убил Лоуэлла, — заявил он.

Больше не имело смысла изображать неведение. Может быть, сейчас мальчик не осознает, что совершил, но вскоре память к нему вернется. И сколько пройдет времени, прежде чем он вспомнит, что Клив видел его превращение? Лучше признаться сразу.

— Я видел тебя, — сказал Клив. — Я видел, как ты изменялся…

Казалось, Билли не слитком встревожили такие откровения.

— Да, — ответил он. — Я убил Лоуэлла Ты осуждаешь меня?

Вопрос, вызывающий за собой сотни других, задан небрежно, словно из легкого интереса.

— Что с тобой случилось? — спросил Клив. — Я видел тебя здесь. — Устрашенный воспоминаниями, он указал на нижнюю койку. — Ты не был человеком.

— Я не ожидал, что ты увидишь, — ответил мальчик. — Я давал тебе таблетки, так ведь? Ты не должен был подсматривать.

— И предыдущей ночью, — продолжал Клив, — я тоже не спал.

Мальчик заморгал, как; испуганная птица, слегка вздернув голову.

— Ты поступил глупо, — произнес он. — Очень глупо.

— Так или иначе, я не посторонний, — сказал Клив. — Я вижу сны.

— О да. — Нахмуренные брови портили фарфоровое лицо Билли. — Да. Тебе ведь снился город, правда?

— Что это за место, Билли?

— Я читал где-то: «У мертвых свои магистрали». Ты когда-нибудь слышал об этом? Ну… у них есть и города.

— У мертвых? Ты имеешь в виду что-то вроде города призраков?

— Я не хотел тебя ввязывать. Ты был со мной добрее, чем большинство людей. Но я предупреждал тебя, что пришел в Пентонвилл заниматься делом.

— С Тейтом.

— Точно.

Клив хотел рассмеяться. Эти слова — город мертвых — были нагромождением бессмыслицы. И все же его озлобленный разум не находил более вероятного объяснения.

— Мой дед убил своих детей, — сказал Билли, — потому что не желал передавать свою наследственность следующему поколению. Он поздно выучился, понимаешь? До того как он завел семью, дед не знал, что он не такой, как большинство других. Он особенный. Но он не желал этого дара и не желал, чтобы его дети жили с этой силой в крови. Он бы убил себя и закончил дело, но моя мама убежала. Прежде чем он смог отыскать ее и убить, его арестовали.

— И повесили. И похоронили.

— Да, повесили и похоронили. Но он не исчез. Никто не исчезает, Клив. Никогда.

— Ты пришел сюда, чтобы отыскать его.

— Не просто отыскать, а заставить его помочь мне. Я с десяти лет знаю, на что способен. Пусть не вполне осознанные, но у меня были подозрения. И я боялся. Конечно, я боялся. Это ужасная тайна.

— Эти превращения… они происходили с тобой всегда?

— Нет. Я просто знал, на что способен. Я пришел сюда, чтобы заставить моего деда научить меня, заставить его показать мне, как делать. Даже теперь… — Он посмотрел на свои пустые руки. — Когда он учит меня… Боль почти непереносимая…

— Так зачем ты это делаешь?

Мальчик асептически посмотрел на Клива.

— Чтобы не быть собой. Чтобы стать дымом и тенью. Стать чем-то ужасным. — Он казался искренне озадаченным. — Ты бы не хотел этого?

Клив покачал головой.

— То, чем ты стал прошлой ночью, отвратительно.

Билли кивнул.

— Так думал мой дед. На суде он называл себя отвратительным. Вряд ли они поняли, что он имеет в виду. Он говорил о проклятии. Он встал и сказал: «Я — экскремент Сатаны. — Билли улыбнулся этой мысли. — Ради Христа, повесьте и сожгите меня». С тех пор он изменил мнение. Век ветшает, земля нуждается в новых племенах.

Он внимательно посмотрел на Клива.

— Не бойся, — сказал Билли, — я тебя не трону, если ты не будешь болтать. Ты не будешь, правда?

— А что я могу рассказать, чтобы мне поверили? — мягко ответил Клив. — Нет, я не буду.