Клайв Баркер - Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Он оставался здесь долго, а ветер сговаривался с пустыней, чтобы похоронить его. Но плоды ожидания не разочаровали Клива. В один из дней (или лет) он увидел мужчину: тот пришел на край города, бросил ружье в песок, а затем побрел в пустыню, и вскоре те, что подают голоса, вышли ему навстречу. Они бежали вприпрыжку, безумные, дикие, танцующие на своих костылях. Они окружили мужчину, смеясь, и он пошел с ними. Расстояние и ветер застилали дымкой картину, но Клив не сомневался, что видел, как один из них подобрал человека, поднял на плечи, словно мальчика, а потом передал в руки другого. Так продолжалось до тех пор, пока на пределе всех чувств Клив не услышал вопль мужчины, снова выпущенного в жизнь. Клив побрел прочь, удовлетворенный: он наконец узнал, как грех (и он сам) явился в мир.

Сидя в приемной клиники, Элейн жадно читала свежую газету. Зверь, которого считали пантерой, два месяца терроризировавший окрестности Эппинг-Фореста, застрелен и оказался дикой собакой. Археологи в Судане нашли фрагменты костей, и результаты их исследования, по мнению ученых, могут полностью изменить представления о происхождении человека. Девица, что однажды танцевала с младшим отпрыском королевской фамилии, найдена убитой недалеко от Клэпхема. Пропал яхтсмен-одиночка, совершавший кругосветное плавание… Элейн с одинаковым увлечением изучала сводки и о мировых, и о житейских событиях — пусть хоть что-то отвлечет ее от предстоящего осмотра; но сегодняшние новости были похожи на вчерашние, изменились только заголовки.

Доктор Сеннет сообщил ей, что заживление идет нормально изнутри и снаружи и что она вполне может вернуться к своим обязанностям, как только почувствует достаточную психологическую уверенность. Ей следует еще раз записаться на прием в первую неделю нового года, сказал доктор, а затем пройти окончательный осмотр.

Мысль о том, чтобы сесть в автобус и вернуться домой, казалась Элейн невыносимой после стольких часов томительного ожидания. Она решила пройти пару остановок пешком: прогулка будет для нее полезна.

Однако эти планы оказались слишком смелыми. Уже через несколько минут Элейн почувствовала тошноту, и в нижней части живота появилась тупая боль. Тогда она свернула с дороги в поисках места, где можно отдохнуть и попить чаю. Не мешало бы поесть, хотя она никогда не отличалась хорошим аппетитом, а после операции и подавно. Элейн побрела дальше. Отыскала небольшой ресторанчик, где не шумели посетители, хотя было уже без пяти час — время ланча. Невысокая женщина с волосами вызывающего неестественно-рыжего, цвета подала ей чай и омлет с грибами. Элейн попыталась поесть, но не смогла. Официантка забеспокоилась.

— Вам не нравится еда? — спросила она немного раздраженно.

— О нет, — уверила ее Элейн, — мне очень нравится.

Тем не менее официантка выглядела обиженной.

— Будьте любезны, принесите еще чаю, — сказала Элейн.

Она отодвинула тарелку, чтобы официантка ее забрала. Вид пищи, застывшей на простой белой тарелке, казался отталкивающим. Она ненавидела свою неуместную чувствительность: это абсурдно, если тарелка с недоеденными яйцами вызывает отвращение. Но Элейн ничего не могла с собой поделать, все напоминало ей о ее потере. И гибель — когда после мягкого ноября внезапно наступили морозы — луковиц растений на подоконнике; и воспоминания о дикой собаке, застреленной в Эппинг-Форесте, про которую она читала утром.

Официантка принесла горячего чаю, но так и не забрала тарелку. Элейн окликнула женщину, та нехотя подчинилась.

Кроме Элейн, посетителей в заведении не осталось, и официантка деловито собирала со столов обеденные меню, заменяя их вечерними. Элейн сидела и задумчиво смотрела в окно. Пелена зеленовато-серого дыма в считанные минуты заволокла улицу, затмив солнечный свет.

— Опять жгут, — проворчала официантка. — Этот проклятый запах проникает повсюду.

— Что жгут?

— Там был какой-то общественный центр. Его сносят и строят новый. Бездонная бочка для денег налогоплательщиков.

Дым и вправду уже проникал в ресторан. Элейн он не показался неприятным: это было сладкое, благоухающее напоминание об осени, ее любимом времени года. Заинтересовавшись, она допила чай, расплатилась и решила побродить и посмотреть, откуда этот дым. Ей не пришлось далеко идти. В конце улицы она обнаружила небольшой сквер — там и располагалось здание. Впрочем, ее ждал один сюрприз: то, что официантка назвала общественным центром, на самом деле оказалось церковью. Точнее, когда-то ею являлось. Свинец и шифер уже содрали с кровли, открыв небу торчащие брусья, окна без стекол зияли пустотой, с лужайки около здания исчез дерн, и два дерева, росшие там, срублены. Их погребальный костер и рождал тот мучительно-сладкий запах.

Вряд ли этот дом когда-то было прекрасным, но даже его руины позволяли догадаться, что он обладал некой притягательной силой. Обветренные камни не сочетались с кирпичом и бетоном окружающих строений, но участь осажденного (рабочие уже взялись за дело, и бульдозер стоял наготове, жадный до разрушения) придавала ему некое очарование.

Рабочие заметили Элейн, но никто не попытался ее удержать, когда она прошла через сквер к главному церковному входу и заглянула внутрь. Лишенный декоративной кладки, кафедры, скамей, купели и прочего, храм стал просто помещением с каменными стенами, не имеющим никакой особой атмосферы и не вызывающим эмоций. Впрочем, кто-то все же нашел здесь для себя нечто интересное: в дальнем углу церкви спиной к Элейн стоял человек и пристально разглядывал землю. Заслышав шаги, он виновато обернулся.

— О, — сказал он, — я только зашел на минутку.

— Ничего страшного, — ответила Элейн. — Похоже, мы оба вторглись в чужие владения.

Мужчина кивнул. Он был одет скромно, даже невзрачно, и на этом фоне выделялся зеленый галстук-бабочка. Черты его лица, вопреки стилю одежды и седым волосам, оказались на удивление невозмутимыми, словно ни улыбка, ни морщины, придающие ему хмурый вид, никогда не нарушали их совершенного спокойствия.

— Довольно грустная картина, не так ли? — сказал он.

— Вы бывали раньше в этой церкви?

— Приходилось, — ответил он. — Но она никогда не была популярна.

— Как она называется?

— Церковь Всех Святых. Скорее всего, была построена в конце семнадцатого века. Вы интересуетесь церквями?