Клайв Баркер - Проклятая игра

Невольно Марти повернулся и бросил взгляд туда, откуда он пришел. Если предположить, что Той все еще в клубе, почему бы ему не вернуться и не проверить? Но в его голове всплыли неприятные ассоциации. Женщина по телефонному номеру в Пимлико, чей голос было так жутко слушать; вопрос девушки за конторкой «С ним все в порядке?»; глубина отчаяния, которое он слышал за закрытой дверью. Нет, он не вернется. Ничто, даже обещание беспроигрышной системы для любого стола в этом доме, не заставит вернуться. Кроме того, была такая вещь, как здравое сомнение, а в некоторых случаях, этот бальзам не знает себе равных.

В день Тайной Вечери, как он все чаще называл его, Марти побрился три раза — один раз утром и два раза днем. Первоначальное возбуждение от приглашения уже давно потухло. Сейчас единственное, на что он уповал, это была какая-нибудь подходящая, причина, чтобы свалить, средство, с помощью которого он мог вежливо уйти с этого вечера, который, как он был уверен, будет мучительным. Для него не было места в окружении Уайтхеда. Их величины были несравнимы с его, в их мире он был не более чем просто функционером. В нем не было ничего интересного для них, кроме сиюминутного развлечения.

Он почувствовал себя более уверенным только тогда, когда надел костюм. В этом мире видимостей, почему бы и ему не облачиться в иллюзию, как это делают другие? В конце концов он же прошел вчера в «Академию»? Вся штука заключалась в том, чтобы иметь необходимый внешний вид — приличный костюм, верное направление, в котором нужно идти, чтобы преодолеть заградительные посты. Он начал рассматривать предстоящий ему вечер как проверку своего ума, и дух соревнования все рос в нем, готовый бросить вызов. Он поиграет с ними в их игру среди звякающих бокалов и трепотне об опере и больших деньгах.

Трижды выбритый, одетый и благоухающий, он спустился в кухню. Странно, но Перл не было в доме — отвечать за сегодняшнее пиршество остался Лютер. Он открывал бутылки с вином — комната была заполнена волнующей смесью разнообразных букетов. Хотя Марти предполагал, что предстоящая вечеринка будет скромной, на столе располагалось несколько дюжин бутылок — наклейки на многих из них были так грязны, что на них ничего нельзя было разобрать. Это выглядело так, словно подвал разом обеднел да все свои лучшие сорта.

Лютер оглядел Марти с ног до головы.

— С кого это ты снял костюм?

Марти поднял одну из бутылок и вдохнул ее запах, игнорируя замечание. Сегодня он не собирался реагировать на колкости — сегодня он должен быть невозмутим и никто не должен заставить его терпение лопнуть.

— Я говорю: где это…

— Я слышал тебя. Я купил его.

— На что?

Марти тяжело поставил бутылку обратно. Бокалы на столе зазвенели.

— Почему бы тебе не заткнуться?

Лютер пожал плечами.

— Старик дал тебе?

— Я сказал тебе. Утихни.

— Сдается мне, ты глубоко влезаешь, парень. Ты знаешь, что ты будешь почетным гостем на скандальной попойке?

— Я просто собираюсь повстречаться с друзьями старика, вот и все.

— Ты о Двоскине и этих раздолбаях? Ну, разве ты не счастливчик?

— А ты-то кто сегодня — мальчик-виночерпий?

Лютер скривился, вкручивая штопор в очередную бутылку.

— Им не требуются официанты на их частных встречах. Они слишком уж частные.

— Что ты имеешь в виду?

— А что я знаю? — пожал плечами Лютер, — я ведь обезьяна, правда?

Между восемью и восемью тридцатью в Убежище стали прибывать автомобили. Марти в своей комнате ожидал призыва присоединиться к остальным гостям. Он слышал голос Куртсингера и женщин, слышался смех и иногда визг. Он подумывал, привезли ли они только своих жен или и дочерей тоже.

Зазвенел телефон.

— Марти? — это был Уайтхед.

— Сэр?

— Почему бы тебе не подняться и не присоединиться нам? Мы ждем.

— Отлично.

— Мы в белой комнате.

Вот еще сюрприз. Пустая комната с устрашающим алтарем была не слишком приятным местом для обеда.

Спускался вечер, и прежде чем подняться наверх Марти включил внешнее освещение. Огни загорелись, их свет проник в дом. Его первоначальная легкая тревога переросла в смесь фатализма с вызовом. Если он не облажается с самого начала, подумал он, он прорвется.

— Входи, Марти.

Воздух в белой комнате был уже плотным от дыма сигар и сигарет. Не было сделано ни малейших попыток как-то приукрасить это место. Единственным украшением был триптих — такой же жестокий, как он запомнился Марти. Уайтхед встал, когда вошел Марти, и протянул ему руку, приветствуя его почти ослепительной улыбкой.

— Будь добр, закрой дверь. Входи и садись.

За столом было единственное свободное место. Марти подошел к нему.

— Ты, конечно, знаешь Феликса.

Оттави, болтливый адвокат, кивнул. Голая лампочка отбрасывала свет на его башку, оттеняя линию хохолка волос.

— И Лоурнеса.

Двоскин — тощий тролль — сидел в середине и потягивал вино. Он пробормотал что-то вроде приветствия.

— И Джеймса.

— Привет, — сказал Куртсингер. — Приятно снова видеть тебя. — Сигара, которую он держал, была самой большой, которую когда-либо видел Марти.

Закончив со знакомыми лицами, Уайтхед представил трех женщин, сидевших между мужчинами.

— Гости нашего вечера, — провозгласил он.

— Привет.

— Это Мартин Штраусс, иногда мой телохранитель.

— Мартин, — Ориана, женщина лет двадцати пяти, одарила его слегка плутовской улыбкой. — Приятно познакомиться.

Уайтхед не упомянул фамилии, что заставило Марти задуматься, была ли она женой одного из мужчин или только приятельницей. Она была намного моложе Оттави или Куртсингера, между которыми сидела. Возможно, она любовница. Мысль причинила ему боль.

— Это Стефани.

Стефани, которая была старше первой женщины на добрый десяток лет, одарила Марти взглядом, который, казалось, раздевал его с головы до ног. Его смысл был абсолютно ясен, и Марти заинтересовался, перехватил ли взгляд кто-нибудь из сидящих за столом.

— Мы так много слышали о вас, — сказала она, ласково кладя руку на руку Двоскина. — Правда же?

Двоскин хмыкнул. Отвращение Мартина к этому человеку возникло с новой силой. Было трудно вообразить, как или почему люди могут захотеть прикоснуться к нему.

— …И, наконец, Эмили.

Марти повернулся, чтобы поприветствовать третье новое лицо за столом. Как только он сделал это, Эмили опрокинула бокал с красным вином. — О, Боже! — воскликнула она.

— Ерунда, — ухмыляясь сказал Куртсингер. Он был уже пьян, как заметил Марти: улыбка была слишком глупа для трезвого, — Ерунда, прелесть моя. Не обращай внимания.

Эмили взглянула на Марти. Она тоже была уже изрядно пьяна, судя по ее состоянию. Она была моложе остальных женщин и ее можно было назвать почти красивой.