Клайв Баркер - Проклятая игра

Холл был в полутьме; блеск ваз, богатство ковра под ногами — все говорило о богатстве, и во время предыдущих визитов она наслаждалась экстравагантностью места. Но сегодня, все было так тяжело — Оттави, Двоскин, сам старик, — в их пьянстве и их намеках был оттенок отчаяния, и все удовольствие от пребывания здесь исчезло. В другие ночи они все в меру пили и все было обыкновенно, иногда развиваясь в нечто большее с одним или двумя из них. В основном же они хотели смотреть. А в конце ночи всегда была достойная плата. Но сегодня все было не так. Во всем чувствовалась жестокость, которая ей не нравилась. Какими бы ни были деньги, она не придет сюда больше. В любом случае, она собиралась уйти на покой — освободить место для более молодых девочек, которые, по крайней мере, выглядели менее накрашенными, чем она.

Она вплотную приблизилась к зеркалу и попыталась почетче провести линию, оттеняющую веки, но рука ее дрожала от выпивки и линия пошла криво. Она выругалась и стала рыться в сумочке в поисках платка, чтобы исправить ошибку. В этот момент в коридоре послышались царапающие звуки. Наверное, Двоскин. Она не хотела, чтобы этот урод дотрагивался до нее, по крайней мере, до тех пор, пока она не напьется до такого бесчувствия, что ей будет наплевать. Она на цыпочках подошла к двери и заперла ее. Звуки снаружи прекратились. Она вернулась к раковине и повернула кран — холодная вода для ее усталого лица.

Двоскин действительно вышел вслед за Стефани. Он намеревался предложить ей, чтобы она сделала для него что-нибудь выдающееся, что-нибудь экстраординарное и великое в эту ночь ночей.

— Ты куда? — спросил его кто-то, пока он тащился по холлу, или ему только почудились эти слова? Он заглотал несколько таблеток перед ужином — это всегда поднимало его настроение, — но сейчас они наполнили его голову голосами, в основном голосом его матери. Задал ли кто-нибудь ему вопрос или нет, он решил не отвечать; он просто отправился дальше по коридору, призывая Стефани. Эта женщина была потрясающая или так решило его накачанное наркотиками либидо. У нее была восхитительная задница. Он хотел с головой зарыться в эти полушария и умереть под ними.

— Стефани, — требовательно позвал он. Она не появилась. — Ну давай, выходи, — уверил он ее. — Это всего лишь я.

В коридоре стоял какой-то неприятный запах — легкий канализационный душок. Он втянул воздух.

— Что за гадость, — безапелляционно провозгласил он. Запах становился все сильнее, словно источник его был совсем рядом и приближался. — Свет, — сказал он себе и стал шарить рукой по стене в поисках выключателя.

В нескольких ярдах по коридору перед ним возникло что-то и двинулось по направлению к нему. Свет был слишком слабым, чтобы разглядеть точно, но это был мужчина, и мужчина был не один. Были еще какие-то фигуры, снующие в темноте, высотой примерно по колено. Запах становился уже невыносимым. Голова Двоскина стала кружиться, перед глазами замелькали цветные отвратительные образы, дополняющие мерзкий запах. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это воздушное граффити не было создано его воображением. Оно шло вместе с мужчиной, точнее, перед ним. Полоски и точки света мелькали и носились в воздухе.

— Кто вы такой? — требовательно произнес Двоскин. В ответ граффити сложилось в убийственное слово. Не уверенный, что он вообще издает какой-нибудь, Король Троллей начал визжать.

Стефани выронила свой карандаш для век в раковину, когда крик достиг ее слуха. Она не могла узнать голос. Он был достаточно высоким, чтобы принадлежать женщине, но это не была Эмилия или Ориана.

Дрожь внезапно усилилась. Она ухватилась за край раковины, чтобы успокоиться, в то время как шум приумножался — теперь слышался вой и топот бегущих ног. Кто-то кричал — в основном какие-то бессвязные приказания. «Наверное, Оттави», — подумала она, но не собиралась проверять. Что бы ни происходило за дверью — погоня, бегство, даже убийство, — ей ничего это не было нужно. Она выключила свет в ванной, чтобы он не просачивался сквозь дверь. Кто-то промчался мимо, призывая Бога, — теперь здесь уже было отчаяние. Шаги превратились в дробь на лестнице, кто-то упал. Хлопнули двери — крики затихли.

Она попятилась от двери и села на край ванны. Здесь, в темноте, она стала бормотать «Помилуй мя» — то немногое, что она помнила — тихо-тихо.

Марти тоже слышал крики, хотя и не хотел этого. Даже на таком расстоянии в них слышалась слепая паника.

Он упал на колени в грязь между деревьями и заткнул уши. Земля под ним пахла спелостью, и ему внезапно пришла в голову нежелательная мысль лежать лицом на земле, может быть, даже мертвым, но ожидая избавления. Как спящий на грани пробуждения, боящийся дня.

Тем временем шум стал затихать. Скоро, сказал он себе, он откроет глаза, встанет и отправится в дом, чтобы узнать все «как и почему». Скоро, но не сейчас.

Когда шум в холле и на лестницах уже давно затих, Стефани подкралась к двери ванной, отперла ее и приоткрыла. Сейчас коридор был в полной темноте. Светильники были погашены или разбиты. Но ее глаза, привыкшие к темноте ванной, вскоре смогли различить слабый свет со стороны лестницы. Галерея была пуста в обоих направлениях. Только в воздухе был странный запах, как в лавке мясника в жаркий день.

Она выскользнула из туфель и направилась к лестнице. На ступеньках было рассыпано содержимое дамской сумочки и под ногами было что-то разлито. Она посмотрела вниз — ковер был в пятнах: то ли кровь, то ли вино. Она поспешила вниз в холл. Здесь было холодно — обе двери (входная и дверь в вестибюль) были настежь открыты. И здесь не было ни малейших признаков жизни. Автомобили исчезли с подъездной дорожки; комнаты внизу — библиотека, приемные, кухня — все были заброшены. Она поспешила наверх, чтобы забрать свои вещи из белой комнаты и уйти.

Когда она возвращалась по галерее, сзади она услышала мягкий топот. Она повернулась. У лестницы стояла собака — очевидно она преследовала ее. Она едва могла разглядеть ее при плохом освещении, но она не испугалась.

— Хороший мальчик, — сказала она, обрадованная присутствием в опустевшем доме еще одной живой души.

Собака не зарычала, не завиляла хвостом, она просто бросилась к ней. И только тогда она поняла свою ошибку. Магазин мясника был здесь, перед ней, на четырех ногах. Она попятилась.

— Нет… — прошептала она, — О, нет… Боже… оставь меня в покое.

Но собака приближалась, и с каждым ее шагом она ужасалась все больше и больше от того, в каком состоянии было животное. Изнутри ее вываливались кишки. Разлагающаяся морда, гниющие зубы. Она побежала к белой комнате, но собака в три прыжка покрыла расстояние между ними. Ее руки скользнули по телу собаки, когда та набросилась на нее, и, к ее ужасу, шкура отделилась от него — ее руки сдирали скальп с этого жуткого создания. Она упала на спину; собака, тяжело болтая головой на ободранной шее, сомкнула челюсти на ее горле и стала терзать ее. Она не могла вскрикнуть — у нее моментально пропал голос, но ее руки скользнули по холодному телу и добрались до позвоночника. Инстинкт придал силу ее хватке — мускулы собаки стали расползаться на вязкие нити и зверь отпустил ее, выгибаясь назад, когда ее пальцы оторвали один позвонок от другого. Другой рукой она схватилась за свое горло — кровь закапала на ковер крупными каплями — она обязательно должна найти помощь или ей придется истекать кровью до смерти.