Ольга Михайлова - Клеймо Дьявола

Эммануэль смутился, опустил голову и потому не заметил, как покраснел Морис де Невер.

У того, кто проводил бы с похорон Августа Мормо и Фенрица Нергала, была бы возможность убедиться в правоте слов Гиллеля Хамала. Но их никто не проводил, и оба они уединились в кабинете Мормо.

— «De Sagis et eorum Operibus», «Philosophia Sagaria», «De Pestilitate», «Amentium», — Нергал лениво читал названия толстых запылённых фолиантов, украшавших книжные полки кабинета Мормо. Хозяин кабинета лежал тут же, на тахте, глядя в потолок. — Чёрт возьми, Аугустин, ты, как я посмотрю, интеллектуал.

Мормо не был польщен похвалой.

— Заткнись, Фенриц.

— Ой, прости, я и забыл, что ты в трауре. Что-то долго не несут отбивные, я голоден, как волк, — Нергал в нетерпении выглянул в коридор.

— Ты — грубое животное, Фенриц. — Мормо перевернулся на тахте лицом вниз.

Нергал прыснул.

— Ну, что же поделаешь… — он налил в бокал коньяк и поглядел сквозь него на закат. — Кстати, я убежден, что, по меньшей мере, половина наших дорогих сокурсников уверена, что Лили укокошили мы с тобой — вместе или порознь.

Мормо не изменил позы и ничего не ответил. Дверь распахнулась, и слуги внесли подносы. Фенриц, повязав салфетку на грудь так, что сзади торчали огромные белые эрзац-уши, дублирующие его собственные, вооружился ножом и вилкой. Мгновенно расправившись с двойной порцией отбивных, стянув при этом ещё и солидный кусок свинины с тарелки Мормо, он отдал должное трюфелям и картофельной запеканке. Затем, памятуя мудрость Брийя-Саварена, что ужин без сыра, что девица без глаза, на закуску, pour la bonne bouchе, «на закуску», с тихим блаженным урчанием съел кусок нежнейшего сливочного сен-нектера величиной с кулак Голиафа и — потребовал кофе.

— «Paramirum», — прочёл он вслух название фолианта, лежащего на комоде. Подтянув к себе инкунабулу, углубился в чтение, методично чередуя коньяк и кофе, заедая их свежайшими булочками со взбитыми сливками.

— Фенриц… — Мормо неожиданно приподнялся, взглянув на Нергала воспалёнными глазами. — Кто это сделал?

Нергал допил коньяк и запихнул в пасть последнюю, десятую булочку.

— Не знаю. Послушай-ка, что говорит Парацельс о воздействии воли на расстоянии. «Что касается восковых изображений, создаваемых, дабы помочь воображению, замечу, что человек, желающий навредить своему врагу, может сделать это. Я могу заключить дух своего врага в изображение и потом ранить и калечить его воздействием моей воли, и таким способом тело моего врага будет повреждено и изувечено. Сила воли есть главное в медицине. Изображения могут быть прокляты, и наводить на тех, кого они представляют, лихорадку, падучую, апоплексию и смерть». Любопытно…

— Фенриц… — Звук и интонация голоса Мормо заставили Нергала обернуться. — Кто мог это сделать?

К счастью, Мормо не обладал талантами Хамала, и мысли Фенрица остались ему неизвестны. Нергал же искренне недоумевал. Поведение Августа было необъяснимым. Так горевать из-за какой-то рыжей шлюхи! Лили всегда напоминала ему дочку его кухарки Бетти, надоедливую дурочку, которую он как-то походя обрюхатил. Правда, Лили, надо отдать ей должное, никогда ему не надоедала, но в её смерти он не видел ни малейшего повода для скорби. Фенриц разорвал бы глотку всякому, кто обвинил бы его в этом убийстве, но, кроме смехотворной инсинуации Риммона, никто ничего не говорил. Отчего же не закусить с аппетитом, а валяться на тахте с ввалившимися глазами? Неужто… неужто Мормо был влюблён? Бред какой-то! Да такими Лили забиты все городские бордели, выбирай любую!

Что до того, кто мог убить эту кокотку, то не всё ли равно?

Однако делиться этими соображениями, бесспорно, не лишенными здравомыслия и сокровенного понимания жизни, Фенриц с Августом не стал, но придал своей физиономии вид задумчивый и глубокомысленный.

— Ну, давай поразмышляем. Митгарт прав, в нашем крыле постороннего бы заметили. Ты и я исключаемся. Мы расстались в шестом часу утра. Я завалился спать. Проснулся в два и пообедал. С трёх — со мной был Виллигут… хотя, конечно, он вполне мог прикончить её до того, как прийти ко мне. Но для чего ему её убивать?

— Зачем он приходил? Ему мало было ночной феерии?

— Да, представь. Но, помимо прочего, он хотел узнать, почему в мессах не участвует мсье Морис де Невер. Подумать только! Видимо, ему не всё равно, кто входит в его… э-мэ…святая святых. Этим он обидел меня, кстати, да-да, ранил в самое сердце. Я, конечно, не такой Купидон, как Невер, но не всё ли ему равно сзади-то? — Нергал попытался выразить недоумение, но физиономия его приобрела выражение издевательское и глумливое. — Мой жезл ничем не хуже неверова, это даже Лотти из «Фазанов» признала.

— Чёрт с ним. Кого ты ещё видел?

— Сейчас и не вспомню. А! Жидёнка этого тощего, Хамала. Тащился, доходяга, в библиотеку. Но какой с него убийца? — Нергал презрительно махнул рукой. — Святоша этот паскудный, Ригель, гулял с Невером. Руки чешутся превратить их физиономии в кровавое месиво, но я не верю, что это кто-то из них. — Внимательно слушавший его Мормо пренебрежительно кивнул. — Риммон и в самом деле был с девицами весь день в Шаду, я уточнил у конюхов. Патрик говорит, что в воскресенье уезжали Пфайфер и Грек с Ланери, но к нам через Конюшенный двор никто не проходил. А ты кого видел?

— Митгарта. Он прогуливался со своей жабой-сестрёнкой, да Вальяно о чём-то говорил около полудня в галерее с куратором. Чернявую эту видел, Патолс.

Нергал на мгновение поднял на него глаза.

— Это всё нам ничего не даёт. Её убить могли с шести утра, когда мы расстались, и до четырёх дня.

Мормо покачал головой.

— Нет, только с десяти утра.

— Ах, вот как… — Нергал попытался сделать вид, что он смущён, но у него мало что получилось. Впрочем, не слишком-то он и пытался. — Всё равно, пять часов — времени хватило бы любому.

— Если еврей прав, и нож вонзили в мёртвое тело, то… как её убили?

Фенриц задумался. А ведь верно, чёрт возьми. Как? Впрочем, эти мысли недолго занимали герра фон Нергала. Ночь была бессонной, день сумбурным — и вскоре он решил, что, вместо того, чтобы утруждать себя никому не нужными догадками, полезнее всхрапнуть.

А мысли у господина Нергала не расходились с делом.

Мысли же Бенедикта Митгарта были гораздо мрачнее, чем передал Хамал. Три поколения кутил-предков привели род к разорению. Сестра не знала истинного положения дел, но посвящать её он ни во что не собирался. Чёрная месса и последовавшее за ней известие об убийстве Лили помогли Бенедикту хотя бы на время немного отвлечься от мрачных помыслов. Но теперь они снова нахлынули мутным потоком. Последний выход оставался всегда — пуля в лоб, и дело с концом. И что мешает? Ничего. Он не любил сестру, не любил себя, не дорожил ничем. Даже оригинально будет — подряд две смерти в Меровинге! Дураки найдут связь, перепугаются до смерти. Никто не поверит в самоубийство, оставь хоть сто записок. Да и глупо думать, что он удостоит кого-то объяснениями.