Ольга Михайлова - Клеймо Дьявола

Гиллель не собирался откровенничать с Ригелем и открывать ему душу, этого он не сделал бы ни с кем и никогда, но даже простая возможность поболтать с человеком, в чьем кристальном благородстве он был уверен, была сегодня необходима Хамалу. Кроме того, от Эммануэля ему не приходилось скрывать свои экстраординарные дарования. Он с удивлением понял, что это странно облегчило его душу — не приходилось напряженно думать, опасаясь выдать свои мысли. Хамал расслабился.

— Нет, не обижаете. Вы знакомы с Талмудом?

— Я слышал, что это несколько десятков томов. Отдельные фрагменты читал, попадались. А что?

— Знаете, у одного известного талмудиста я натолкнулся на утверждение, что Бог читает Талмуд стоя.

Ригель молча смотрел на Хамала и опустил глаза.

— Кощунственно и горделиво, говорите?

Эммануэль усмехнулся.

— Не говорю. Думаю. Вас эти слова больно задели.

— Да… Странно, что вы это поняли. А почему?

— Вам нравится мысль об избранничестве. Бог есть Дух, и вашему народу это открылось первому. Но, если вы избраны Им, Духом, то неужели — для теплого стойла и сытого пойла? Если всё сведется к Judenstaadt'у или к молочным рекам с кисельными берегами, то это пошло. А когда утверждающие так начинают говорить, что эта пошлость ещё и восхищает Бога-Духа…

— …то в их душах оскудела Любовь, как вы недавно дивно выразились? — глаза Хамала весело заискрились.

— Это сказано не мною. И не об этих душах. Просто вы… простите, я, в отличие от вас, не читаю мысли… но вы показались мне… все-таки…Человеком Духа.

Хамал бросил странный — долгий и внимательный — взгляд на Ригеля.

— В ваших устах это, как я понимаю, комплимент?

Ригель улыбнулся и кивнул.

— Человек Духа не совершит подлость, не унизится до трусости, не измажет себя низостью.

Хамал замер, и глаза его неожиданно потемнели.

— Да… Конечно… 35 глава Исайи. «Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс», — со странным раздражением произнёс он. — Знаете, Ригель, если вы когда-нибудь согрешите, то только смертно… Я ведь это понимаю, я — выкрест.

— Вы крещены?

— Да, конечно, перед вами — раб Божий Гилберт, Жильбер. В Меровинг не примут внука еврея-ювелира, пока он не поцелует крест. Деньги за обучение — еврейские, заметьте, не отмывают, а меня — в купель с головой. Не надо, не надо, — он махнул рукой, заметив гневную реакцию Эммануэля. — Не сердитесь, я ведь на это согласился. Я добровольно отошёл от веры отцов, а что получил?

— А чего искали? Возможности поступить в Меровинг? — голос Ригеля неожиданно прозвучал резче. — Так вы — в Меровинге. Искали бы Истины, может быть, были бы в Истине.

— Как это Невер с вами общается? — вырвалось у Хамала. На миг он смутился и пожалел об этих словах, но тут же нашёлся. — Кстати! Он говорил вам, что у покойной пропали драгоценности?

— … Что?! У Лили?

— Да. Девицы, её соседки, решили, что в её спальне может быть что-то, указывающее на убийцу, позвали Сирраха и обыскали комнату. Риммон утверждает, что кроме истёртого тапка и дохлой мыши там ничего нет. А девицы говорят, что её камни стоили целое состояние. Не лгут, кстати. Многие её украшения сделал мой дед, Абрахам Хамал. — Гиллель хотел что-то добавить, но в это мгновение дверь, с грохотом ударившись о стену, распахнулась настежь.

На пороге, полуголый и разъярённый, похожий на мраморную статую любовника Афродиты бога Арея, стоял Морис де Невер. Его кудри шевелились, как змеи на голове Горгоны, огромные голубые глаза метали искры. Ригель и Хамал в изумлении поднялись. Невер с силой захлопнул за собой дверь, при этом простыня, которой он был обёрнут, свалилась на пол. Эммануэль смущённо отвернулся, а Хамал, напротив, внимательно вгляделся в Мориса и неожиданно расхохотался. Взбешённый Морис замер, а Хамал продолжал хохотать, рухнув в кресло, сотрясаясь всем телом, и то и дело вытирая выступавшие на глаза слёзы. Обмотав вокруг себя простыню, Невер плюхнулся на тахту и неожиданно тоже нервно рассмеялся.

— Прекратите, Хамал, — отсмеявшись, проговорил он, — и без вас тошно.

— Что случилось, Морис? — Эммануэль присел рядом.

Новый взрыв беспутного хохота Хамала помешал де Неверу ответить. Отдышавшись, Гиллель с издевкой процитировал:

Я люблю Горация, а вы, мсье де Невер?

— Я задушу вас, Гиллель!

— Что произошло? — повторил Эммануэль.

Хамал, всё ещё смеясь, зажёг несколько свечей, добавив света.

— Что! Этот вон понял уже…

— Я же не читаю твоих мыслей, Морис.

— Принимаю ванну, собираюсь обсохнуть и лечь спать. Вдруг из-за ширмы выскакивает Виллигут и лезет ко мне с поцелуями и признаниями в любви! Видели бы вы, что он пытался сделать! — Морис, трепеща, поморщился. — Мир как будто сходит с ума! Тоже мне — Гиацинт! А до чего гадок, и передать невозможно! Эти липкие руки, эти омерзительные губы… — Невер содрогнулся и неожиданно снова разъярился, — это мерзость!! Баб, что ли, мало? На кой черт мне его задница? — В ярком свечном пламени Морис выглядел таким неправдоподобно красивым, что, даже не имея никакой склонности к содомскому греху, любому хотелось бы прикоснуться к шёлку его золотых кудрей и погладить фарфоровую кожу. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что он — настоящий.

— Гиацинт… Вы-то уж точно Аполлон, мсье де Невер… — насмешливо заметил Хамал.

— Да будь оно всё проклято! Аполлон! Тот хоть за нимфами бегал…

— Кстати, не всегда…

Невер зло сплюнул.

— А что Виллигут? — Ригелю вся история показалась откровенно мерзкой.

— Откуда мне знать? Надавал я ему оплеух, вышвырнул в коридор, да и дело с концом! — Невер помолчал, и вдруг полушёпотом добавил, — весь месяц проходу мне не давал своими глупостями. Воистину, после l'Air Epais в него вселился дьявол…

Смех Гиллеля резко смолк, и голос прозвучал на октаву ниже.

— Откуда вы знаете о l'Air Epais?

— А вы?

Взгляды Гиллеля Хамала и Мориса де Невера скрестились, как две шпаги.

Неожиданно Морис вздрогнул, смертельно побледнел и, резко поднявшись на ноги, зашатался. Гиллель отпрянул, Эммануэль бросился к нему, но Морис отстранил его и замер, опираясь руками об стол. Кровь медленно прилила к его щекам. Он осторожно сел, глубоко вздохнул и несколько мгновений сидел с закрытыми глазами. Потом его глаза открылись — в них были недоумение и испуг.

— Что это со мной было?

Ответить ему никто не успел.

Вопль. Страшный, утробный, нечеловеческий вопль взорвал ночь и, прокатившись по аудиториям, коридорам, рекреациям и спальням Меровинга, звеня, опал на каменные плиты пола. Морис, Эммануэль и Гиллель в ужасе уставились друг на друга. Придя в себя, Ригель и Хамал ринулись в коридор. Многие спальни были уже открыты, в дверных проемах изумлёнными изваяниями застыли их сокурсники. В коридоре были Риммон и Нергал. Заспанный Митгарт стоял на пороге своей спальни. Дверь Мормо тоже открылась, и он выглянул в коридор.