Алексей Тарасенко - Бедный Енох

— Или ты просто хочешь нас через это чему-нибудь научить?

— Не понимаю…

— Нет?

— Честно скажу — я не знаю, кто вы такие и чего вам от меня надо, кроме того, как я уже воочию уже убедился, вы от меня не отстанете, иначе как я точно смогу разобраться в чём дело , и тогда смогу вам просто и ясно и чётко объяснить, где и в чём вы со мной ошиблись, явно меня с кем-то спутав.

Тогда молодой человек, весело, и, как мне показалось, искренне заулыбавшись (у него в глазах аж искорки весёлые при этом заиграли) покачал головой, вроде как он со мной согласился:

— Хорошо! — вновь немного привзвизгнув ответил он — тогда, если мы тебе понадобимся, пожалуйста сделай это — мой гость беспардонно схватил лежащую на столе мою тетрадку, куда я, как уже говорил, всё записываю , и, взяв карандаш, быстро твердой рукой нарисовал там нечто, после чего стал что-то писать.

Закончив это дело, «мальчик» легким щелком пальцев отправил довольно тяжелую (чтобы её так легко так далеко можно было переместить) тетрадку на мою сторону стола:

— Лучше запомни, что там написано. Вызубри наизусть.

— Хорошо, сделаю, если сочту нужным — ответил я, — демонстративно захлопнув тетрадь, не глядя в нее и положил её к себе в сумку — что ещё?

— Пока на этом всё — в глазах парня запрыгали весёлые искринки — я на время покину тебя, Енох, и будь здрав! Удачи!

За сим молодой человек, вдруг резко встав, покрутился на месте какое-то время, разглядывая наши кухню и веранду, но потом, когда я четко и громко сказал ему: «До свидания!» — резко развернулся и вышел в дверь.

Я, конечно, тут же вскочил с места, но, оказавшись на улице (и я даже этому не удивился) молодого человека больше не увидел. Его как и след простыл.

Вернувшись на кухню я в нетерпении от любопытства, почти трясущимися руками достал из сумки тетрадь и внимательно стал разглядывать то, что мне там нарисовал мой гость.

Рисунок, как было видно, умелой рукой изображенный (а это была простая пентаграмма, даже знаков никаких в ней было) сопровождался текстом, коряво достаточно, но разборчиво написанным, заклинаниями, которые, дескать, надо было произнести, чтобы «вызвать Азазеля», встав перед этим в круг, изображенный в тетради, и по периметру круга поставив не менее девяти горящих черных свечей, желательно ароматических. Заканчивались все эти бесовские инструкции вот такими мне чем-то даже понравившимися стихами, видимо адресованными непосредственно мне:

Не придумав ничего лучшего, я приписал к этим стихам следующий текст: «Хе-хе». А потом, разошедшись (а чем я не поэт?), ещё и следующее:

Мама приехала в пятницу вечером и тут же наказала мне быть наготове:

— Эти «камарады» сами перезвонили — сказала она — они почему-то очень в тебе заинтересованы, наверное, по старой памяти дружбы с отцом.

— Кто-кто, мам? — не сразу поняв о чем идет речь переспросил я.

— Товарищи нашего папы — мамин голос слегка осёкся, будто она проглотила всхлип — Сартаков Александр Сергеевич и его друзья.

Да, припомнится, был такой, пару раз будучи с папой мы с ним встречались.

— Он сказал, что есть одна вакансия, и именно у них, прямо на Лубянке. То есть никаких ихних чопов, а именно на Лубянке, самая паршивая вакансия, и мало денег. Но денег по-ихнему мало, Андрюш, это по-нашему просто шикарно. Сможешь сам свою квартиру оплачивать да и мне на старость, может быть, что когда и подкинешь. — Тут мама как будто снова осеклась, будто вновь проглотив всхлип — В конце концов перестанешь клянчить без конца у меня ключи от машины, купишь себе что-нибудь подержанное, и будешь уже свою машину об бордюры долбать!

Я рад, конечно, очень рад, но всё равно не понимаю, к чему такая спешка.

— Сартаков сказал, что очень занят, но про тебя помнит и готов тебя принять в понедельник рано утром, в восемь часов.

— Андрей! Ты должен быть там! В конце концов — ничего такого и не произойдет экстра-криминального, если ты временно у них перебьёшься, пока что, а потом, не понравится — уйдешь, когда найдёшь что-то себе по душе.

Я конечно молчу, что мне по душе вообще ничего не делать, но, как водится, с таким отношением сыт не будешь.

Итак, мама планирует в субботу вечером уехать, так чтобы за воскресенье я успел забрать вещи из своей квартиры — вернуться к ней домой, там она мне всё погладит — и уже в понедельник я как на смотрины отправлюсь к Александру Сергеевичу.

В понедельник рано утром я стоял в указанном мне месте у Соловецкого камня на Лубянской площади и ожидал Сартакова. Неожиданно, не так, как мы об этом договаривались, ко мне подошёл молодой человек, а не сам Сартаков, который мне сказал, что он именно от Александра Сергеевича, и уже с ним мы прошли в здание Комитета.

Сартаков ждал меня в своём кабинете, сидя в большом кожаном кресле в развалочку, ноги на стол, и метко постреливая в бюстик премьер-министра цветными весёленькими канцелярскими резиночками.

Александр Сергеевич мне, как показалось, очень обрадовался, впрочем, перепутал моё имя, назвав сходу Александром Алексеевичем. Но потом исправился.

Некоторое время мы болтали с ним ни о чем, но вскоре он, сказав, что ему пора бежать позвал к себе ещё одного человека, который, по его заверению, и должен был меня сходу оформить.

Вот те раз.

Не смотря на спешку, с быстро подошедшим по вызову человеком Сартаков ещё беседовал какое-то время, минут на пять в конце выслав меня из кабинета. После же этих пяти минут Сартаков буквально выбежал из дверей кабинета в коридор, распрощался со мной и своим знакомым и пожелал мне удачи.

Знакомый этот какое-то время меня мурыжил, задавая мне не совсем понятные вопросы, после чего отвел в какой-то спецотдел, где мне выдали целую кипу бумаг — тестов, которые я заполнял, сидя в полном одиночестве в большом и светлом кабинете несколько часов подряд.

Работник этого спецотдела, прежде чем я начал заполнять тесты, объяснил мне, где здесь туалет и где его самого можно будет найти, когда я тесты заполню.