Алексей Тарасенко - Бедный Енох

— Продвигаются! — будто проснувшись отвечает Президенту Премьер-Министр — очень даже ничего. Продвигаются.

Тут заседание правительства будто оживляется, министры и все остальные присутствующие ответственные лица начали как по команде ерзать в креслах, поворачиваться туда-сюда и переговариваться друг с другом.

Кто-то из них сказал о необходимости оснащения новых истребителей ракетами подавления электронного оборудования врага…

И тут зазвонил телефон и я иду в коридор — рассказывать маме проснулся ли я и как вообще у меня дела.

В субботу мы с мамой идем покупать мне костюм и рубашки.

Не смотря ни на какие мои уговоры, даже в этот раз мама не может удержаться от того, чтобы не рассказать милым и любезным менеджершам по продажам (проще говоря — продавщицам), обхаживающих нас, обо мне много чего интересного:

«Ох, у мальчика даже костюма нет!» — причитает мама, а эти две молодухи, пока мама не видит, улыбаются и весело друг с другом перемигиваются.

А я? А меня здесь как будто бы и нет!

«Ах! У мальчика даже нет нормальной рубашки!» — продолжает причитания мама, и нам показывают где находится отдел с рубашками:

— Там сейчас как раз скидки!

Пока же я в кабинке для примерки смотрю, как мне идет новый костюм, вдруг, в момент, когда я посмотрел в глаза своему отражению, не моя, но как будто залетная, в голове прозвучала мысль:

«Как тебя зовут? Сколько тебе лет?».

Подернув головой, будто это что-то изменит, я как бы сбрасываю это явное такое, но недолгое наваждение, вновь возвращаясь в реальность.

Снаружи мама спрашивает, чего я так долго.

— Долго? Да я же только что зашел!

Странное дело, но я реально как будто не помню своего возраста. То есть помню, конечно, но чтобы точно сказать, именно сколько мне лет — иногда нужно напрячь память. После восемнадцати годы как взбесились и понеслись стремительным галопом, так что и не замечаешь, как они пролетают, в основном, кажется, бесполезно, мимо.

Но — ладно. Как бы то ни было, веры в то, что мне тридцать пять я почему-то не имею. Ощущения всегда не соответствуют реальности.

Сколько же тогда мне лет? Сколько? Ответ я знаю, но он кажется мне четко неправильным, притом настолько неправильным, что это иногда ощущается как некая страшная причина будущей тотальной катастрофы.

Я возвращаюсь домой увешанный пакетами и коробками — после покупки костюма и рубашек мама затащила меня в обувной магазин.

В принципе, памятуя «неофициальность» облачений «старичков» из архива, я мог бы и не беспокоиться о своем внешнем виде. Сидеть впотьмах какого-то подвала, уставленного стеллажами с папками бумаг, в окружении полусонных пенсионеров-ветеранов спецслужб можно было бы вполне и в том, что у меня было. Но меня безудержно тянуло на официоз. Я даже дал себе зарок, что, если другие гб-сты имеют обыкновение ходить в галстуках — обязательно куплю себе и его.

Воскресенье проходит так же сумбурно и смято и пусто-неосмысленно и бесполезно, как и четверг с пятницей. Меня прессует неожиданная смена погоды с сопровождающим такие перекосы скачком давления, но употребление большого количества витаминов вроде как выравнивают ситуацию.

Глотнув кофейку и сделав себе хот-дог я отправляюсь на променад в центр.

В середине дня метро звенит пустотой, а приближающиеся поезда гонят потоки холодного ветра, заставляя ежиться немногих стоящих на платформах пассажиров.

Я поднимаю воротник плаща и поправляю шарф.

Сев в вагон, устроившись поудобней я мысленно интерпретирую голосовые сообщения, звучащие из динамиков на станциях:

«Осторожно, двери заговариваются».

«Осторожно, двери изгибаются».

«Осторожно, сколько тебе лет, осторожно…»

Я, как натренированный пассажир просыпаюсь как раз на нужной мне станции. Выйдя из вагона позже всех, вдруг сталкиваюсь с молодым человеком заходящим в вагон, который тут же извиняется:

— Мы с вами ни где не виделись? Сколько вам лет? Как твое имя? — его лицо расплывается передо мной и, понимая, что все это не его слова, и все это мне лишь представляется, я ему отвечаю:

— Все нормально, не беспокойтесь.

В книжном «Библиоконусе», на Лубянке, я какое-то время размышляю над тем, как собирался во что бы то ни стало сегодня миновать Лубянку, но вот, в конце Тверской улицы задумался, и мои ноги сами привели меня сюда. Я собираюсь отсюда двинуть прямиком в ЦДХ, но в метро сесть не здесь, на площади, а пройдя до Александровского Сада.

Из книг же, которые я видел, брал с полок, а потом читал и листал, меня не заинтересовала, пожалуй, ни одна, кроме «Магии Вуду».

«В конце концов» — размышляю я — «вуду — это всего лишь одна из религий? Почему кто-то смешивает ее с чародейством и волшебством? На Гаити, например, это официальная религия…»

Не найдя более ничего интересного я покупаю эту книгу, хотя, как думается, мог запросто скачать ее из Интернета дома.

Пока же я ехал от Александровского Сада на метро в ЦДХ — то есть до станции Парк Культуры — читал купленную только что книгу. Даже можно сказать так: я менее читал ее, книгу, нежели рассматривал иллюстрации — которые были в основном никак не связанные с Вуду европейские гравюры ХV-ого — ХVI — ого веков, на которых изображались демоны, ведьминские шабаши и казни все тех же ведьм на костре.

«При чем здесь это?» — спрашивал я себя, а ведьмы, демоны, да и сам Люцифер на иллюстрациях, казалось, оживали, и начинали плясать передо мной в своих странных, нервных и дерганных ритуальных действах.

В ЦДХ же мне лучше не становится: один из больших залов полностью отдан под выставку работ разных художников, объединенных одной темой: «Дьявол».

Дьявол — такой, дьявол — сякой, со всех сторон на меня смотрят неказистые рожи, которые, как представляется, вроде как должны меня напугать, но мне почему-то не страшно.

Стены зала украшены зачем-то гирляндами светящихся огней, играет готическая музыка, перемешиваясь по ходу с музыкой живой, исполняемой какой-то группой патлатых молодых людей, и с выступлениями так называемых «поэтов» — по большей части в своем творчестве предпочитающих животные звуки — типа блеяния, мычания, конского ржания и свиного хрюканья.

Дьявол, видите ли, управляет адом — смотрю я на картину, где сей супчик восседает на троне посреди полыхающего серой подземного озера. Не совсем мне это понятно, всегда думал, что он там не управлять будет, но мучиться.

Культурный контекст, конечно, понятен — художники малюют то, что видели у других художников — у средневековых, например. Но не нужно ли было ими вначале разобраться в вопросе?