Георгий Песков - Злая вечность

— Я не знаю такого страшного греха, — бледнея, сказал князь.

— Дело не в том, что грех этот страшен, — успокаивая, мягко возразил библиотекарь. — На мой взгляд, он вовсе не так уж страшен. Во всяком случае, мне известно много вполне порядочных людей, этим грехом согрешивших. Он совсем не гнусен. Он не принадлежит к категории неэстетичных, грязных грехов, в которых трудно каяться. Мне лично кажется, что в этом грехе есть своеобразная мрачная красота, недаром же так часто вдохновлял он писателей и поэтов. И все-таки грех этот таков, что ни один совершивший его никогда в нем не каялся и, следовательно, не получал и отпущения. Это позволяет, не правда ли, заключить, что только этот единственный грех приводит душу к неотвратимой, окончательной гибели.

«Все это недаром… Это он неспроста…» — мелькнуло в голове князя.

— Господин библиотекарь, — сказал он, под тоном раздражения скрывая тревогу, — что значат ваши недомолвки? Почему не говорите вы прямо? Или вы мне не доверяете?

Библиотекарь, не отвечая, вдруг встал.

— Пора, князь. Не всю же ночь, в самом деле, нам беседовать, хотя бы и на столь занимательные темы. Кстати, ведь вы, конечно, читали Достоевского?

— Достоевского? — опешив, переспросил князь.

— Да, вашего célèbre écrivain. Знаете ли, что он отчасти предвосхитил нашу мысль? Не шутя! Даже рецепт вечности дал. В общих чертах, без разработки деталей, разумеется. Помните того странного субъекта, который говорит, что человек, заявивший «великое своеволие», тотчас же станет богом, человекобогом в антитез Богочеловека. Это гениально у него.

— Самоубийство?!.. — вдруг с ужасом вспомнив Кириллова, догадался князь.

— Непременно, — торжествуя, вскричал библиотекарь. — Но без боли, заметьте, без малейшего неприятного ощущения. Несколько капель снотворного, как высшая степень непокорства! А затем… затем сейчас же, немедленно зондом вводится в сердце один необычайно сильный возбудитель. Оба реагента — им самим синтезированные сложнейшие составы. — Я видел формулы. Реакция мгновенна. Сердце тотчас же начинает снова функционировать. Фантастический человекобог Достоевского становится реальностью. Он уже не тварь. Он швырнул Богу дарованную Им временную жизнь и, взамен ее, вырвал вечность. Не для себя только, но для всех. Остальным, чтобы к ней приобщиться, не нужно проявлять великого своеволия. Дальше все пойдет естественным, так сказать, физиологическим путем. Мы просто-напросто будем прививать им бессмертие, как оспу. Согласятся, будьте покойны. Соглашаются же сейчас на вытравление душ, которое мы ведем в грандиозных размерах. Еще с какой радостью соглашаются-то! Кому же весело страдать? Им наслаждаться хочется. Кроме того, иметь душу скоро просто неприличным станет: вышло из моды. Это как с отростком слепой кишки: прежде необходимым считали, потом догадались, что атавистический орган и что вырезать надо. Но начать, быть первым — это другое! На это «вытравленные» не пойдут. Здесь человекобог нужен. Они, остальные, будут приобщаться новой вечности его кровью. Кровью того, кто «смертию смерть победил». Все — как там. Все совершенная копия. Только там, у Него — мечта. У нас — реальность.

Библиотекарь, шепча скороговоркой, наклонился к самому уху князя. Тот чувствовал у себя на щеке его отвратительное зловонное дыхание. Это походило на чудовищный кошмар. Князь не мог произнести ни слова, не мог пошевелиться. Парализованный во всех членах, он в то же время сознавал, что находится во власти чьей-то посторонней злой воли.

Вдруг — мгновенно, совсем как в кошмаре — он почувствовал себя свободным. Вскочил и бросился бежать. Не отбежав и десяти шагов, оглянулся, не бежит ли библиотекарь за ним. Скамейка была пуста. Кругом ни души. Темно и тихо. В каком-то давящем страхе князь опять почти бегом пустился домой.

Придя к себе, он заперся и отворил окно. (Он боялся кошмаров). Ночная сырость мельчайшими матовыми каплями сыпала сверху из мрака в освещенную комнату. На улице не было ни души, только кошка, торопливой тенью проскользнув через улицу, спрыгнула в подвальное окно. В доме тоже все уже спали.

Стоя перед окном, князь старался так или иначе объяснить себе внезапное, совершенно чудесное исчезновение библиотекаря. О словах его не думал: вдруг как бы все позабыл. Было в этой встрече — помимо исчезновения — еще что-то очень поразившее. Но что? — вот вопрос, который теперь беспокоил. Чем именно эта встреча и этот разговор отличались от их прежних свиданий? Иногда вот так — совершенно явственно — видел он образы своих ночных кошмаров. Библиотекаря он тоже видел. И все-таки это был не он. Не вполне он. И он и не он в одно и то же время. Ведь и она не вполне была ею. Или, лучше сказать, она становилась ею, и он им в каком-то еще не достигнутом пределе. И тут князь с необычайной ясностью понял, что об этом пределе и говорил ему сегодня библиотекарь. Но что говорил — вспомнить не удавалось.

Он долго не мог заснуть. Лежал в темноте и припоминал. Вдруг пришли на ум слова библиотекаря: «У вас вся ночь впереди». Усмехнулся блаженной улыбкой влюбленного и почти тотчас заснул.

Ему снилось, что он сидит рядом с ней среди мягких диванных подушек. Она не кукла, но живая женщина. Она со слезами жалуется на библиотекаря, предостерегает, чтобы он не доверял старику. Сердце князя полно любви и жалости. Он протягивает к ней руки… Но вместо атласного прикосновения ее кожи внезапно ощущает что-то грубое, колючее…

— Viens, mon cocot! — седая раздвоенная борода и кружевной чепец над ней трясутся от сладострастного смеха. Старуха обхватывает его руками.

С омерзением вырвался князь из грязных объятий торговки, схватил что-то попавшееся ему под руку и изо всей силы пустил им в ведьму. Раздался грохот падающего металлического предмета и похожий на осипшее воронье карканье крик. Князь мгновенно проснулся. Он знал, что падение и крик были наяву. Трясущимися руками он чиркнул спичкой. Около кровати сидела паршивая серая кошка и лизала свою перебитую лапу. Спичка погасла. В ту же минуту он услышал, как кошка, стукнувшись о раму, выскочила в открытое окно. Князь захлопнул его. Он весь дрожал.

Вошедшая к нему утром madame Meterry с удивлением увидела, что monsieur le prince, в необычном для него неглиже, сидит на кровати и, кажется, совсем не собирается пить кофе. На столе валялись вчерашние цветы. Все это было очень странно. Неужели он завел роман? Но с кем? И как могла она прозевать это? Чрезвычайно политично предложила она ему вазочку pour les belles fleurs. Он смутился, что-то пробормотал и заспешил уходить. Тогда, внимательно в него вглядевшись, она сказала ему, что он плохо выглядит. «C'est le temps qui fait ça: tout le monde est grippe». Она посоветовала ему купить эвкалиптовых листьев (на двадцать су дают большой пакет) и обещалась вечером приготовить ему превосходную tisane, которая его вылечит. Князь поблагодарил и пошел. Он не смотрел на встречавшихся ему, даже вовсе не замечал их. Но вот в глаза ему бросилась забинтованная в марлю рука. Она была густо обложена ватой и туго обвита бинтом, так что вместо руки получалась белая култышка. Вид этой руки потряс князя. В страшном волнении, совершенно не помня окружающего, остановился он перед овощной лавкой. Торговка, стоя на пороге, разговаривала с покупательницей. Князь услышал обрывок фразы: — Это один из ее приятелей ее угостил! — Обе женщины глядели вслед бородатой старухе с забинтованной рукой. Князь хотел слушать, но продавщица, прерывая разговор, любезно спросила, что ему угодно купить. Чтобы выйти из неловкого положения, князь неопределенно ткнул в груду овощей. Торговка сейчас же догадалась, что monsieur хочет купить тыквы. Сколько он желает взять? Князь не решился возразить, хотя тыква была ему и не нужна. Он сказал, что возьмет одну. Ведь он не подозревал, что этот овощ продается кусками. Безропотно взял он огромную тыкву под мышку, расплатился и пошел. Не к антикварию, конечно, — куда же было девать тыкву? — а домой.