Валерия Калужская - Магиум советикум. Магия социализма (сборник)

И тут же подняла руку с зажатой в пальцах красной книжечкой. Додоля закашлялся, выронил кувалду. А когда снова смог говорить, голос у него был другой – знакомый, его собственный:

– За что?! Я же ничего не сделал…

Гошке было жаль друга. Но он понимал – так нужно. Жалость – чувство, недостойное комсомольца. Жалеть друга – унижение, жалеть врага – преступление. Он вытащил из кармана билет, поднял над головой.

Додоля зарычал, заскрежетал зубами, схватился за кувалду:

– Не остановите! Этот хлопец мой!

Валера испуганно перевел взгляд с него на Гошку. Тоже выудил из-за пазухи билет, поднял. Промямлил:

– Я как все…

– Единогласно! – торжественно объявила баба Нюра.

Юрик заплакал.

– Не надо с занесением, пожалуйста! Я оправдаю доверие, я искуплю…

– Так искупай!

Додоля взвыл, размахнулся. И ударил в колокол раньше, чем Гошка успел что-то сделать. Да и что он мог сделать?

Гул колокола он не услышал – тот утонул в грозовом разряде. Столб белого пламени соединил небо и землю. Гошка ослеп, оглох, почва ушла из-под ног.

Затем вернулась чернота – кромешная после яркого света. Очень медленно глаза вновь учились видеть, уши – слышать, попа – ощущать холодную грязь под собой.

Все были живы и целы – Егорыч, баба Нюра, Валера, Юрик. Лишь колокол исчез. На его месте дымилась, остывая, лужа металла. На блестящей поверхности ее играли сполохи близкого пожара.

Гошка быстро обернулся к клубу. Тот стоял целехонький, окна светились желтым электрическим светом, играла музыка – танцы в разгаре. Клыкастая туча над холмом расползалась рваными ошметками. Горело в противоположной стороне. Дом тетки Веры.

– Конец вражьей силе, – подытожила баба Нюра. – На себя саму проклятье накликала.

С минуту они молча смотрели, как разгорается пламя. Как с громкими пистолетными выстрелами оно пожирает шифер на крыше, как спускается по стропилам. А потом Гошка опомнился:

– Там же человек внутри!

Вскочил, бросился к горящему дому.

– Стой, отчайдух! Сгоришь! – закричал Егорыч.

Может, кто и останавливать побежал. Но догнать Гошку они не успевали.

Ох, и жарко же рядом с горящим домом! Гошка закрыл рукавом лицо, ударил плечом в дверь. Заперто! Еще раз, еще. Нет, не вышибить, крепкая. Отскочил, схватил первое, что под руки попалось, швырнул в окно. Зазвенели, посыпались стекла, изнутри повалил густой сизый дым. Гошка набрал в легкие побольше воздуха. И нырнул.

Дым слепил глаза, лез в ноздри, внутри дома ничего нельзя было разглядеть. Гошка порадовался, что утром довелось побывать здесь, помнил расположение комнат. Это кухня, дверь в коридор. Напротив – комната Юрика, дальше – спальня бухгалтерши. Хозяйку он нашел по звуку – надсадный кашель и хриплое дыхание. Нашарил, схватил под мышки, потащил барахтающуюся, пытающуюся вырваться женщину обратно через коридор в кухню к разбитому окну. Не сообразил впопыхах, что стекло можно выбить в любой комнате. А лучше – отпереть дверь, наверняка там простая щеколда накинута. Только когда сунул женщину головой в окошко, понял, как оплошал. Широкие бедра бухгалтерши не проходили в проем, а раскрыть створки окна не получалось – шпингалеты прикипели к раме намертво. И отступать поздно – штукатурка с потолка сыпалась вовсю, на чердаке трещало, гудело, пыхало дымом в щели. Гошка поднатужился, рама затрещала, поддалась, и женщина вывалилась во двор. Напоследок взбрыкнула ногами, каблук кирзача заехал спасителю в ухо, да так, что из глаз искры посыпались.

В следующую секунду Гошка понял – не из глаз искры сыплются. Крыша просела, превращая дом в огромный костер. «Погребальный», – стукнула в голову глупая мысль.

Очухался Гошка за два десятка метров от пламени. Дом полыхал так, что вокруг сделалось светло, как днем, и жарко, как летом. Хорошо, ветер стих, на соседние дома пожар не перекинулся.

– От ты отчайдух! Чуть не сгорел! – Егорыч хлопал его по спине и плечам, гася последние искорки на прожженной куртке. – Еле успели тебя оттудова вытащить!

– А и сгорел бы, жалко, что ли…

Тетка Вера сидела прямо на земле, не обращая внимания на холод и сырость. Очки она потеряла, волосы растрепались, нарядная кофта – в грязи и саже. Валера и Юрик стояли по обе стороны от нее, словно караульные. Нет, в самом деле караулили! Вон, Юрик кувалду свою не выпускает.

– Молчи, вражина! – цыкнула баба Нюра. – Долго я тебя стерегла. Ждала, когда ты жало свое ядовитое выпустишь. Чтобы вырвать его!

Егорыч покосился на бывшую бухгалтершу. И вдруг замер.

– Итить твою за ногу, да это ж поповна! Что же получается, она глаза людям отводила, чтоб никто признать не мог?

Гошка недоверчиво посмотрел на него, снова на арестантку. Тетка Вера – та самая дочь священника? Это сколько же ей лет? Это значит, она ровесница Егорыча и бабы Нюры?! Никак невозможно!

И тут же понял – возможно. Лицо женщины менялось у него на глазах. Оно не просто старело, оно делалось другим. Кожа сморщилась и обвисла, нос заострился, губы истончились, впали глаза, волосы поредели и утратили цвет. Теперь Гошка точно знал, как выглядит Баба Яга.

– Долго же ты меня признать не мог, «женишок», – прошамкал беззубый рот.

Ведьма хотела рассмеяться. Но не смогла. Заплакала от бессильной злобы.

Свеклоуборочный комбайн механомаги отремонтировали следующим же утром. И трактора вернули в строй. И Митяев «газон». И электропечь на пищеблоке. И всю прочую колхозную машинерию. Ксюша Нечипоренко тоже работала ударно. Чтобы закончить уборочную страду, сводной колхозно-студенческой бригаде понадобилось полтора дня. Свеклу выкопали, почистили от грязи, сложили в овощехранилище.

А потом студенты уезжали домой. Провожать отряд прибыл первый секретарь райкома. Благодарил за оказанную помощь, пожимал руки, самым отличившимся вручал дипломы. Ксюше вдобавок и сережки подарил с красными революционными камешками-гранатами.

Гошке первый секретарь тоже жал руку, хоть диплома тому не досталось. Гошка не обиделся. Не за дипломом он приехал, в самом-то деле! Колхоз вообще дело добровольное. Главное, урожай убрать до морозов успели. Циклон уже надвигался, вечером доберется и сюда, вызвездит небо, застеклит лужи. А к утру поля, улицы, дворы, крыши домов укроет снег. Но пока в Семикаракино была осень. Багряная и золотая.

– Не полетит! – взволнованно, но твердо заключил Лёшка.

– В каком это смысле «не полетит»?! – рявкнул парторг Рядинский. – Полетит как миленькая! Надо будет – крыльями замашет, но полетит!

– Вы посмотрите на эти цифры, – Лёшка подвинул к нему расчеты и повторил: – Не полетит.