Татьяна Богатырева - Весенние соблазны

Дан все еще пах тем особым запахом лакированного дерева, сценической пыли и горячих струн. Но в глазах — чернота, и запах чужой, опасный.

— Люблю тебя, Лили, — шепнул он, укладывая меня на постель, и впился в губы.

Я откликнулась стоном: h-moll. Я — твой рояль, я — бабочка на булавке…

Боль. Счастье. Все смешалось, разлетелось — и погасло.

Комната полна перьев. Мягких, легких, светлых — как она. Ловлю одно, касаюсь им своих губ: влажных и соленых. Вдыхаю её запах.

— Теперь ты никогда не оставишь меня, Лили.

Оборачиваюсь, смотрю на смятую, в темных каплях постель, все еще хранящую её тепло и ее форму. Перевожу взгляд на перо, то, что касалось моих губ. Алое. Единственное алое.

— Ты здесь, Лили?

«Здесь», — шепчет ветер за окном: F-dur, модуляция в e-moll, тревожным диссонансом малая нона и пассаж острых секунд.

Закрываю глаза и ловлю губами мелодию — незнакомую, пряную. Она скользит по лицу, ласкает руки, щиплет за кончики пальцев.

— Бессмертие стоит души, — говорю Лили.

Она молчит, не спорит.

Сажусь за рояль, кладу слипшееся перо на пюпитр, руки замирают над клавишами. Самый сладкий миг, когда та, что ускользала, дразнила — уже твоя, но еще не знаешь, какова она на вкус и на ощупь.

— Для тебя, любовь моя. Всегда для тебя, — говорю ей и касаюсь нот.

Лилейные белые обжигают льдом, острые осколки диезов режут пальцы. Больно! Рояль стонет квартой f, срывается на скрип и визг.

Руки отдергиваются.

— Лили?

Она молчит. Злыми глиссандо шуршат автомобили, параллельными квинтами — чужие голоса под окнами.

Страшно, тошно. Играть, скорее играть — Моцарта, двадцать третий концерт, он освятит любую ночь. Вытираю пальцы о платье, что валяется на рояле. Отбрасываю прочь: оно взметывается черными крыльями, планирует на постель и падает, накрывая…

— Лили?!

Под шелком рисуется силуэт, шевелится, вздыхает… Мерещится! Зажмуриваюсь, беру первую ноту. Визг, отвратительный визг!

Вскакиваю, подбегаю к зеркалу. Смотрю на свое отражение, провожу пальцем по стеклу.

«Бессмертие стоит души?» — шепчет Лили прямо в ухо, проводит ладонями по плечам. Но в зеркале — только я, рояль и пустая постель.

Игла опустилась на проторенную дорожку пластинки с хирургической точностью: захрипела помехами пауза, а затем весело чирикнула флейта. Каким образом Лёшке удавалось сразу найти нужную композицию на стареньком патефоне?

— Начнём с чего-нибудь попроще. Барокко, классика, модерн?

Я со вздохом отняла чашку от губ. Начинается…

С первого дня нашей совместной жизни Лёшка обеспечивал мне кофе в постель, приправляя его сливками классической музыки — и очень скоро превратил моё утро в ежедневную музыкальную викторину. Победитель прошлого конкурса Чайковского был неумолим в намерении спасти свою благоверную, вытянув её к классическому Олимпу из пропасти любви к музыкальным орнаментам Стинга и ностальгическому свету Битлов.

— М… точно не модерн. А для барокко слишком легкомысленно, — патефон разразился баритоном, разливающимся немецким соловьём. — Ага! Ну это, знаешь ли, даже слишком просто. Опера, немецкая, классическая? — Лёшка утвердительно кивнул. — Моцарт?

— Верно. А какая именно?

— Ох, — я прикрыла глаза. Весёлый мотивчик, высокий регистр, птичьи переливы флейт… Что-то до боли знакомое. — Ну… может быть… эм…

— «Волшебная флейта», чудо, — сжалился он. — Ария Папагено [1] персонаж оперы Моцарта «Волшебная флейта», птицелов, облачённый в костюм из перьев. , «Der Vogelfänger bin ich ja».

— «Я всем известный птицелов»? Тогда это не я чудо, а он, — я мотнула головой в сторону проигрывателя. — Чудо в перьях. В самом прямом смысле.

— А тебя разве нельзя назвать птицеловом? — Лёшка хитро щурился — в свете бледного поздне-осеннего солнышка его глаза отливали кошачьей желтизной. — Последние пять лет, если не ошибаюсь, ты активно ловишь некого соловушку…

Рабочий мобильный на тумбочке не замедлил распеться «Here comes the sun». Я взглянула на определившийся номер.

В утро моего законного выходного специалист-дерматоглифик мог побеспокоить меня по одной-единственной причине.

— Доброе утро, Коль, — сказала я в трубку. — Соловей?

— Да, — коротко ответил мужской голос. — Полагаю, ты в деле?

— Адрес! — нашарив в верхнем ящике ручку и блокнот, я торопливо записала продиктованное. — Ага, спасибо, скоро буду…

— Значит, тринадцатое нашли, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Лёшка.

— Как видишь, — я села в постели, позволив натянутому до подбородка одеялу упасть, и перехватила взгляд его сузившихся зрачков. — А ты всё такое же животное, как четыре года назад…

— Ага, — мурлыкнул Лёшка, подтягивая к себе скрипичный футляр. — Твой ласковый и нежный зверь.

И я знала, что борьба с желанием толкнуть меня обратно на кровать будет стоить ему трёх часов непрерывных занятий.

Доехала быстро: пробок в выходной не предвиделось, а в Подмосковье — тем более. Элитный коттеджный посёлок встретил меня пестротой разномастных особняков: местные миллионеры строились, кто во что горазд, вот и соседствовал здесь английский дворец с русским теремом.

Я поприветствовала коллегу-следователя и в благодарность была проведена к месту преступления.

— Безупречно, как всегда, — доложил Коля, работавший поблизости, пока я рассматривала сейф. — Если какие-то следы оставались, их уже затоптали.

— Когда было совершено ограбление?

Коля только плечами пожал:

— Хозяйка сегодня полезла в сейф, а вместо него…

— Перо, — закончила я. — Что, никаких шансов?

— Снял всё, что можно, внутри и снаружи, но вряд ли от этого будет прок. Горничная драит всё по два раза в день… Снег три дня назад стаял, а вчера новый нанесло… Перо хозяйка облапила — хотя от Соловья на пальчики надеяться… — Коля ухмыльнулся в усы. — Молодец Соловушка, ничего не скажешь.

Коля испытывал по отношению к Соловью странные чувства — как и все, ведущие это дело. С одной стороны, вор и следователи — вещи несовместные, а с другой — когда имеешь дело с виртуозом, да ещё и таким… необычным …

Приступили к опросу свидетелей. Сигнализация, конечно же, не срабатывала, собаки не лаяли, охрана ничего подозрительного не заметила, записей, скорее всего, не осталось: неделю назад посреди ночи во всём поселке на час вырубался свет, — авария на линии, — и в том, что это дело рук вора, сомневаться причин не было. Кассеты на всякий случай изъяли, но в данном случае надежда была добита заранее.