Олег Бондарь - Врата в преисподнюю

Никто из нас так и не смог уснуть. Голод, тревожные мысли и полное неведение не позволяли расслабиться ни на минуту. Так и просидели возле костра, почти не разговаривая, пока первые лучи солнца не разогнали холодный предутренний туман. Затем, нахлебавшись мутной воды, усталые и изможденные, поплелись дальше, уже почти не соображая, зачем, вообще, нужно куда-то идти…

К полудню мы были полностью морально подавлены.

И, внезапно, когда уже мало кто верил в правильность выбранного маршрута, жизнь даровала нам надежду.

Взобравшись на очередной холм, мы увидели настоящий город. Он, словно бы сошел со страниц учебника по истории Древней Руси.

Длинная стена деревянного частокола, опоясываемая земляным валом и рвом. За стеной смутно угадывались крыши строений.

— Здесь что, фильм снимают? — наивно поинтересовалась Рыжая, но ей никто не ответил.

К этому времени мы уже не сомневались в том, что Монастырище сыграло с нами злую шутку, и теперь получили веское тому подтверждение.

Если даже нас и не отбросило в иную галактику, мы оказались очень далеко от родимого двадцатого века…

— Неужели мы действительно видим средневековый город? — изумился Илья.

— Скорей, даже не средневековый, а более ранний, периода варварства, — вспомнив, что, как-никак имею историческое образование, блеснул "умняком". — Танечка, что ты об этом думаешь?

— Может быть… — безучастно и неподобающе равнодушно, как для историка с ученой степенью, ответила девушка.

— Что бы там ни было, нам не остается ничего иного, как стучаться во врата и сдаваться на милость хозяев…

— Разве нам может что-то угрожать? — не поняла Катя. — Здесь так тихо и спокойно…

— Глупая! — обрубила ее Рыжая. — Видно не все здесь спокойно, если такую стену отгрохали…

Я не ожидал от нее подобной прозорливости. Остальным тоже мысль Рыжей показалась убедительной, и все, кроме Татьяны, тотчас начали настороженно озираться по сторонам. Однако, по-прежнему, ничего не нарушало первобытной тишины.

С того места, где мы стояли, в частоколе не было видно ни ворот, ни калитки. Мы пошли в обход, предпочитая оставаться на безопасно-отдаленном расстоянии от города.

Так мы снова оказались на берегу озера, где увидели небольшую деревянную пристань, у которой находилось на привязи несколько длинных лодок. К пристани от частокола вела выложенная камнем лестница с вбитыми в землю кольями вместо перил. У верхней площадки лестницы виднелась узкая калитка, над которой возвышалась сложенная из брусьев квадратная башня.

Не успели мы приблизиться к пристани, как перед нами, неизвестно откуда, возник древний старец.

Он словно материализовался из воздуха, ведь рядом не было ни кустов, ни деревьев, за которыми можно спрятаться. И я такому не удивился, ибо в странном создании, облаченном в длинную серую накидку с надвинутым на глаза капюшоне, узнал старого знакомого — Стража Монастырища. Правда, теперь, в отличие от нашей первой встречи, он никуда убегать не собирался.

Старик заступил тропу и, приподняв посох, приказал нам остановиться. После чего приблизился и своей сучковатой палкой зачем-то притронулся к каждому из нас.

Возможно, таким здесь был ритуал приветствия?

Мы же, в свою очередь, смогли убедиться, что перед нами не призрак. Старик был материален, а тычки его палицы довольно чувствительными.

Удовлетворившись произведенным опытом, Страж отошел на безопасное расстояние и залопотал некую бессмыслицу на непонятном каркающем языке.

И вдруг, о чудо!

Татьяна ответила ему. И он ее понял.

Оглядел девушку более внимательно и снова залопотал, теперь уже обращаясь к ней одной. Они обменялись несколькими фразами, после чего старик оставил нас и не спеша отправился обратно к лестнице.

Мы хотели последовать за ним, но Татьяна нас остановила.

— Он просил, чтобы мы ждали здесь.

— О чем вы базарили? — спросил Федя.

— И на каком языке? — поинтересовался я.

— Это — древний, мертвый язык, — объяснила девушка. Похоже, она немного отошла от пережитого стресса и сейчас, пообщавшись со стариком, выглядела повеселевшей. — Смесь санскрита с древнеиранским…

— Ну, ты, подруга, и даешь! — восхитился то ли Игорь, то ли Вася. Я никак не мог запомнить, кто из них кто?

— Где ты его выучила?

— Я ведь ученый — историк. Иногда приходится изучать многое, не зная, пригодится оно в жизни или нет…

— Наверное, ужас, как сложно… — по-своему отреагировала Рыжая.

— И что сказал старик? — снова повернул разговор в прозаичное русло Федор.

— Интересовался, кто мы такие и откуда?

— Кому, как не ему об этом знать… — возмутился я.

Кроме меня и Татьяны никто раньше Сторожа не видел, а потому замечание осталось не понятым.

— Надеюсь, ты намекнула, что мы жрать хотим?

— Не волнуйтесь, теперь, мне кажется, все будет хорошо…

Спокойствие Татьяны и ее, неизвестно откуда появившаяся уверенность в благополучном исходе, выглядели странными, но мы очень устали и проголодались, чтобы всерьез об этом задумываться. Оставили девушку в покое и, молча, наблюдали за поднимающимся по лестнице стариком, мысленно проклиная его за медлительность.

После того, как я прочитал свои записи, для меня начались трудные дни и долгие ночи. Каждая скупо начертанная строчка оживала новой картинкой воспоминаний.

Воспоминания терзали меня, мучили, возрождая в изможденном мозгу все новые подробности, которые очень часто вместо желаемого ответа, вносили еще большую несуразицу, ставили новые вопросы, ответов на которые я отыскать не мог.

Мое добровольное затворничество в четырех стенах не давало возможности отвлечься, развеяться, и тяжесть воспоминаний захлестнула меня целиком, доводя до полного отупения.

Нередко, находясь на грани нервного срыва, я доставал из холодильника заветную бутылку коньяка, однако, выпив рюмку, благоразумно прятал ее обратно и, укутавшись с головой в одеяло, пытался утонуть в забытье. Но если и удавалось забыться, то ненадолго.

Видения с настырностью кошмара преследовали меня неотступно, и я ощущал, что недалек тот час, когда я окончательно двинусь рассудком…

"С каждым днем поведение Татьяны становится все непонятнее. Она, по-прежнему, почти ни с кем не общается, все время о чем-то думает, а иногда срывается и начинает психовать. Внешне это проявляется в резких, порывистых, движениях, в ее глазах загорается какой-то неистовый огонь. Пребывая в таком состоянии она начинает бормотать разборчивые, но совершенно непонятные фразы, типа: "Что они себе думают? Они, что совсем оборзели?.." и тому подобное. Не знаю, к кому относились нелестные реплики, только, явно, не к нам.