Иван Катавасов - Ярмо Господне

К одному из дальних, но довольно престижных городских кладбищ Филипп с Настей подъехали на закате ясного зимнего дня, почти в сумерках. Ерническое недоумение полупьяного кладбищенского служителя: не поздновато ли? — Филипп резко отмел мрачной репликой.

— Здесь все появляются раньше, чем им хочется. Сюда никому и никогда не поздно, сударь мой.

Тон ответа и явный смысл, в каком его сударем назвали, четко поставили на место нагловатого работничка из сферы ритуальных услуг. Он не рискнул далее навязывать какой-нибудь похоронный сервис ни хмурому Филиппу, ни Насте, раздраженным взмахом руки звучно активировавшей противоугонную систему на желто-белом «лендровере».

Покамест не смеркалось, но солнце непреложно садилось. Переступая через сгущающиеся длинные тени, по утоптанной снежной тропе они вдвоем направились к недавним погребениям.

Филипп нес в руках букет из дюжины темно-красных роз. Специально, по три цветка на каждую из четырех могил.

Неистребимые языческие поверия-суеверия касательно четных-нечетных чисел, он пренебрежно отвергал, полагая их несовместимыми с истинной православной верой. Хотя и не считал большим грехом пошловатую суеверность тех, кто твердокаменно верует во что-либо материальное и вещественное. Или же творит навязчивые приметы из ложной мистики числовых построений.

Едва скрывшись в лабиринте могильных памятников, каменных и железных оград, частых кустов и редких сосен, Филипп с Настей одновременно повернулись и молча долго провожали пристальным взором уходящее за гребень далекого леса подслеповатое зимнее светило. С последним лучом солнца они заедино, слитно осенили себя крестным знамением и только затем прошли к четырем беломраморным стелам на общем огороженном участке.

Кресты-барельефы, надписи даже в сумеречный час заката блистают свежей золотой краской, стальная изгородь серебряно посверкивает. Траурные венки с фальшивыми цветами убраны; огороженная могильная территория чисто подметена; у первого слева памятника лежит белый букет свежесрезанных хризантем. К сороковому дню успения четыре могилы подобающим образом бережно благоустроены…

По-разному суждено умирать людям. Чаще поодиночке им положено оставлять юдоль земную. Но иногда купно, в один и тот же день и час их бессмертные души расстаются с бренными и тленными телами. Четыре одинаковых даты на обелисках говорили о единовременном и безвременном упокоении близких Филиппа Ирнеева.

Настя взяла из рук Филиппа букет и принялась раскладывать красные розы по глазурованным керамическим чашам у подножия памятников. Весной она обязательно посадит в них цветы, не требующие частого полива. Изредка цветики польет какой-нибудь проплаченный ханыга, вроде того пьяноватого придурка мортуса на кладбищенской парковке, что чуть было не поздравил их со старым Новым годом. «Мог бы лишиться здоровья полностью или частично, секуляр-недоумок».

— Фил, ну не терзайся ты так! В случившемся нет ни капельки твоей вины. Это наша судьба и Божье Провидение.

Вспомни евангельского Симона Киринеянина. Ни тебя, ни меня никто ведь тоже не спросил, хотим мы или нет нести бремя наше, яко он Крест Господень.

— Понятно, Настена, прекрасно знаю, патер ностер. Ярмо верных рабов Божиих тягостнее коромысла диавольска. Весомость духа истинного превосходит тягости плоти тварной…

Но вот по-простому, как человек, простить себе не могу. Мог бы все-таки успеть их спасти, кабы сообразил, понял, олух царя небесного, какое было у меня дурное предчувствие.

— Фил! Такое превышает наши знания и силы. Про меня говорить нечего, стопудово. Но и тебе не дано предвидеть, предусмотреть всё и вся.

Возвращаемся в город, я замерзла. Нам пилить да пилить. Сам видел, дорога — мрак и гололед. К вечеру нас Петя с Катей ждут, Джованни…

— Помню, не забыл. И у Марика сегодня сороковины…

Ближние и дальние, кто немало слыхал, кое-чего знал, помнил о произошедшем, сочувствовали и соболезновали Филиппу Ирнееву. Потому что в конце ноября прошлого года он сразу потерял отца, мать, сестру. Муж сестры также погиб в той жуткой катастрофе, о какой еще долго будут ходить разные нелепые слухи, толковища, домыслы, пересуды. О ней еще продолжат публиковать газетные статьи, снимать телесюжеты, помещать разнообразные заметки в интернете, отмечая эту траурную дату в Дожинске и в Республике Белороссь.

Нечаянное бедствие приснопамятно разразилось в центральном районе белоросской столицы, где в достатке старых домов крупнопанельной и крупноблочной советской застройки времен генсека Леонида Брежнева. Их почему-то все называют хрущевками. Со всем тем, и старорежимные строения хрущевской эпохи неподалеку от разрушенного дома Ирнеевых тоже имеются в тесном урбанистическом изобилии…

Вечерело. Скоро совсем стемнеет… На пустыре кладбищенской автостоянки Настя с ироническим почтением обратилась к жениху:

— Рыцарь Филипп! Вы мне позволите завладеть рулевым управлением нашего экипажа?

— Дозволяю, субалтерн Анастасия, владейте.

Насте очень хотелось отвлечь самого любимого и самого близкого ей человека от заупокойных размышлений на тему сорокового дня от людского мира сего. Хотя бы усадив его за руль джипа на обледеневшем загородном шоссе.

Но это ей не удалось, машину пришлось вести самой. Меж тем Филипп все так же, вполне по-человечески, печально и меланхолично раздумывал о том, что было, не было и ушло как не бывало…

Шурин Фил Ирнеев твердо решил похоронить зятя Яшу Самусевича рядом с женой, тестем и тещей. Пусть и не питал он к Ленкиному мужу каких-либо чрезмерно добрых чувств. Покойник Яша был для него чем-то вроде неудобного и неуютного стихийного явления природы, поселившегося в трехкомнатной квартире Ирнеевых несколько лет назад. Он по сю пору не уверен: имелось ли у зятя Яши какое-либо подобие разумной души.