Сергей Арбенин - Собачий род

— Заходил, — быстро ответила почуявшая опасность баба. — Милиционер какой-то странный. Помощник участкового. Что попало плел, про Тарзана спрашивал.

— Это не помощник участкового… — Бракин начал подталкивать всех к воротам. — Быстрей, делайте, как я говорю. Объясняться потом будем… Двери на замок! И никаких помощников не пускайте, — никого! Даже если вдруг какой-нибудь поддельный генерал приедет. Когда я вернусь, в окно снежок брошу.

Баба торопливо завела детей во двор, — и вовремя: пятеро овчарок, кажется, договорившись, разделились: трое понеслись дальше, а двое повернули к дому Алёнки.

Звонко звякнула задвижка за металлической дверью ворот. Потом хлопнула входная дверь и заскрежетал замок.

Бракин повернулся. И чуть не упал в снег: овчарки неслись прямо на него, оскалив пасти. И казалось, что глаза их светятся в надвинувшихся сумерках.

В этот последний момент Бракин отчётливо понял, что спасти его может только чудо.

* * *

Бактин. Городское кладбище

Густых дождался окончания церемонии. Когда толпа цыган стала расходиться, набиваясь в дорогие машины, он выглянул из-за сосен, проследил, в какой именно автомобиль села Дева.

Когда шум и гам смолкли и машины разъехались, Густых пошёл в глубину кладбища. Вернулся он по главной освещённой аллее, с таким видом, будто только что посетил дорогую ему могилу.

Вышел за ворота, сел в машину.

— Ну, а теперь жми! — приказал он шофёру. — Видел, по какой дороге поехала цыганская кавалькада?

— Видел. В сторону улицы Ивановского.

— Вот и догоняй давай.

И надолго замолчал.

Кавалькаду они догнали довольно быстро, и дальше неторопливо плелись в фарватере. Цыганские машины время от времени дружно сигналили, но патрули, дежурившие на поворотах только молча провожали их глазами.

* * *

Уже совсем стемнело, когда добрались до пригородного села, прозванного горожанами Цыганским: треть домов здесь принадлежала цыганам, еще треть — мигрантам из Средней Азии и Кавказа, — все они жили тесными замкнутыми общинами, занимаясь полулегальным и или уж совсем не легальным бизнесом.

Густых велел водителю остановиться на бензозаправке, расположившейся на окраине села. Заправка не работала, только два охранника дремали в стеклянной клетушке. Один из них привстал, увидев машину с "белодомовскими" номерами, но потом равнодушно махнул рукой.

Густых не велел включать в салоне свет. "Волга" стояла тёмная, в самом дальнем углу площадки.

— Подожди здесь, — сказал Густых.

— Ну, уж нет, Владимир Александрович! — сердито сказал водитель. — Вы и так по кладбищу без охраны ходили, нарушая все инструкции. А здесь вообще сплошной криминал…

— Тогда езжай домой.

— Да вы что?..

Густых не ответил, вылез, захлопнул дверцу.

И исчез в темноте.

* * *

Черемошники

Бракин окаменел. И ему казалось, что собаки бегут к нему слишком медленно, — он успел подумать о нескольких вариантах спасения, но ни один не показался ему надёжным.

Внезапно весь переулок насквозь пробил ослепительный свет: со стороны автобусного кольца, подскакивая на ухабах, нёсся милицейский патрульный "жигуленок".

Ослепленные светом псы налетели друг на друга, зарылись носами в снег и перекувырнулись. В ту же секунду Бракин, крикнув изо всех сил:

— Не стрелять!! — в один чудовищный прыжок оказался на крыше довольно высокого металлического гаража, стоявшего между домами.

Один из псов — тот, что споткнулся первым, — учуял Бракина и прыгнул следом за ним. Но едва оскаленная морда показалась на уровне крыши, Бракин изо всех сил ударил пса по морде валявшимся на крыше горбылем. Пёс взвыл и исчез.

"Жигуль" остановился в десятке метров от гаража, из машины выскочили двое автоматчиков. Два пса, заметив новых врагов, бросились на них. Они почти успели. Но короткие автоматные очереди срезали их. Один рухнул в снег, не долетев лишь шага до милиционера, второй сумел дотянуться до рукава патрульного; с трудом разжал уже мёртвые челюсти; обмяк, и скользнул вниз, разбросав лапы.

После криков, хриплого лая и автоматной стрельбы стало тихо-тихо.

Бракин, не чувствуя ни рук, ни ног, ничего не слыша от стрельбы и грохота собственного сердца, не выпуская горбыль из рук, глянул вниз: третий пёс исчез.

И услышал вскрик милиционера. Медленно, как в страшном сне, с убитых псов сползали шкуры, а из-под шкур появлялись, вытягиваясь, голые человеческие тела.

Милиционеры попятились, потеряв дар речи.

Перед ними на белой дороге, ярко освещенные фарами, лежали, скорчившись, два окровавленных мужских трупа.

* * *

Ежиха вернулась с веранды, откуда смотрела на улицу, стараясь определить, где стреляют. Определила: далеко.

Сказала деду:

— Наш-то чокнутый ишо псин привел. Да вроде здоровенных, — следы остались на дворе. Ровно медвежьи… Раньше хоть девок приводил, а теперь… Тьфу, срамота…

Дед прокашлялся и внезапно завопил:

— Ты топор со двора принесла?

— А как же, — спокойно ответила Ежиха. — Топор тут, у порога. А только, говорю, таких псин топором не больно-то напугаешь.

Дед промолчал.

— Говорю, может, пора нам гнать квартиранта-то? Слышишь? Разведёт тут зверинец, — на двор будет страшно выйти.

Дед подумал и пропищал:

— Пора — так пора! А только лучше сначала топором между глаз. Сразу окочурится!

— Тьфу ты! — в сердцах плюнула Ежиха. — Я ему дело говорю, а он…

Она присела за кухонный стол, глянула в щель занавески. Во дворе было темно и тихо. Наверху, вроде, тоже было тихо, хотя, нет — слышалась какая-то возня, и, вроде рычание.

— Слышишь? — крикнул дед.

— Слышу, слышу… Уже, поди, размножаться начали.

Она в раздумье пожевала губами и вдруг спросила:

— А сколь такой пёс стоит?

Дед подумал и сказал:

— Рублей сто пятьдесят, не иначе.

— Да ты что? — возмутилась Ежиха. — Совсем из ума выжил. Сейчас и денег таких нет! Сейчас не старое время; небось, тысячи три стоит собака, если породистая-то.

Дед крякнул и пропищал:

— У, ворюги! Вот же сволота! Гадьё! Разворовали страну, а теперь собак разводят — сторожить награбленное!

Ежиха думала о своём: выгонять квартиранта или ещё маленько подождать.

— А если он собак на нас натравит? — спросила Ежиха, и сама испугалась.

Потом подумала, вздохнула, и решила, что лучше пока подождать.

Дед продолжал кричать пискливым младенческим голосом, забирая ругательства всё круче и круче.

Ежиха плюнула и стала растапливать печь.

Но в этот момент наверху, в мансарде, что-то грохнуло. Раздался треск, как будто выламывали дверь, и одновременно — топот, свирепый лай и визг.

Потом со звоном вылетело окно на балкончике.

Ежиха побелела, схватилась за топор и села прямо на пороге — ноги не удержали.