Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

Уголки губ мужчины дёрнулись, демонстрируя негодование.

— Говорят, первые так называемые «рыцари света» уже нашили кресты себе на лохмотья. Может, ты с ними встретишься, и тогда будь осторожен! Если таковое случиться, я ничего не могу советовать, потому что города будут браться, сдаваться, армии будут сталкиваться друг с другом и бежать — в том, что начнётся, не разберётся и сам дьявол. Одно скажу — барон рад бы был оказаться остриём нового похода. Но не стоит потакать его желаниям. Если что, прибегнешь к своему авторитету, как доктора-костоправа, и скажешь, что в положении его светлости нужен покой, а не битвы… ну, ты найдёшь, что сказать. И ни за что не разворачивай знамя с крестом и орлиными когтями, знамя гуляющего с косой… впрочем, я тебе его и не дам. Дам перстень с фамильным знаком, как милость барона, но не стоит его демонстрировать направо и налево. И среди тех, кто носит в сердце крест Бога истинного, найдутся недоброжелатели.

— Если мы, милостью Божьей, доберёмся до той горы…

Валдо приблизил лицо к лицу Эдгара. Столешница заскрипела под его руками.

— К тому времени, костоправ, ты точно должен будешь знать, что делать.

— Я не возьму ни денег, ни повозки с лошадью, — сказал, заикаясь, Эдгар, — У нас уже есть повозка и отличный осёл. Лучшего и пожелать нельзя.

— Ваша повозка никуда не годится, — с брезгливой миной Валдо опустился обратно на стул. — Кроме того, понадобится прикрытие, на случай, если церковь, не дай Бог, прознает об этой маленькой миссии. Я хочу отправить тебя, как официального делегата его светлости, опытного путешественника и лекаря, на поле той бойни с целью найти кости непогребёных христиан, которые, по слухам, всё ещё лежат на сарацинской земле и мучаются еженошно, не имея возможности достичь даже чистилища, опознать их и предать их земле. Привлечь для того священника из Константинополя или любого монаха-отшельника, который способен отслужить мессу. Это не вызовет каких-то особенных подозрений.

Эдгар улыбнулся левой половинкой рта. Правая подёргивалась, как будто великан готов вот-вот разрыдаться.

— Лучшее моё прикрытие — это простота и молитвы господу Богу и святым-покровителям странников. Я езжу по свету и предлагаю свои услуги тем, кто готов их принять и найдёт в себе для этого достаточно душевных сил.

Валдо вперил взгляд в цирюльника. Лицо его медленно мрачнело, как небо, наполняемое грозовыми тучами.

— Барон согласен путешествовать инкогнито, но не до такой степени, чтобы трястись в разваливающейся повозке в каком-нибудь вонючем сундуке. Прояви немного уважения к его светлости, так же, как он проявил к тебе внимание, когда, поддавшись моим уговорам, согласился тронуться в путь.

Ева подумала: перед её глазами разыгрывается какая-то игра, сродни играм со скатанным из остатков сжатого сена мячом в чёрных осенних полях. Там тоже на лицах юношей и мальчишек светился неподдельный азарт, а иногда и целый сонм эмоций, будто бы вышедший из крови — не молодой, а древней её части, той, что побывала в прошлом в других венах и успела вскипеть азартом настоящей битвы.

— Здесь найдётся отличный сундук, достойный его светлости, — вежливо сказал Эдгар, однако челюсти его отказывались работать, и слова появлялись на свет напополам с зубовным лязгом. — А солому мы постелем наисвежайшую…

Когда Валдо сплюнул себе под ноги (плевок, казалось, мог бы прожечь ковёр насквозь), великан сказал с какой-то новой интонацией в голосе, которую Ева раньше от него не слышала.

— Не хотите же вы, чтобы господин барон… точнее, голова господина барона, ехала в роскошной пассажирской карете и глазела из окон?

Было похоже, что Эдгар, несмотря на свой страх, мягко подтрунивает над Валдо.

— Да, это будет чересчур, — признал спустя некоторое время хозяин. Он залил своё возмущение вином, ноздри, мало-помалу, перестали походить на ноздри огнедышащего дракона. — Но приемлемую повозку вам придётся от меня принять. Свои обязанности, как цирюльника, ты сможешь исполнять и так. Более того, официальная миссия и перстень барона придаст твоему делу и словам вес. Сможешь зарабатывать вдесятеро против того, что зарабатывал ранее.

Ева, тщательно жуя последнюю рыбину, сказала:

— Он лечил людей, не требуя ничего взамен.

— Ничего? — переспросил Валдо.

— Совсем. Довольствовался всяким мусором, который хозяева сочтут нужным отдать. Посмотрите нашу повозку — этого хлама там столько, что можно открыть лавку на базаре!

— Всё пойдёт в дело, — пробормотал Эдгар. Заалевший лоб выдал его смущение.

Лоб Валдо тоже поменял цвет, но по-другому — он побагровел, как спеющий виноград.

— Ну, хватит! Весь этот цыганский балаган оставьте здесь. Вы теперь на службе высокопоставленной персоны! Будьте добры выполнять мои приказания. Вы возьмёте эту повозку, и лошадь, и деньги, и перстень, и поедете не как бродяги, которые где-то украли два колеса и разобрали крышу заброшенной халупы, а так, как полагается в присутствии его светлости барона!

Он вперился в Эдгара, ожидая возражений, и, казалось, готовый взорваться от одного только звука. Борода его топорщилась, будто налипшие на ноги плотника опилки. Когда время, отмеренное для Эдгара на новые попытки бунта, истекло, Валдо успокоился. Откинулся на спинку кресла, потёр переносицу, рассеянно глядя в потолок.

— Больше всего на свете я хотел бы отправиться с вами.

Он почти не притронулся к еде, на тарелке перед ним лежала разрезанная на две половинки рыбина.

Ева была полна хороших предчувствий. Скоро они уедут из этого мрачного места, прочь из города, который успел уже порядком поднадоесть своей вонью, бездонными лужами и угрозой погибнуть под копытами лошади. Она поглядывала на смущённого, будто бы изломанного и выброшенного на берег, как кусок корабля после крушения, великана с некоторым пренебрежением. Будущее виделось в самых светлых тонах. И тем не менее девочка нашла мгновение, чтобы вспомнить родительский дом и с жгучей обидой на нёбе пообещать себе думать об оставшихся в его стенах людях как можно меньше. Теперь всё, о чём она грезила с раннего сознательного возраста, стало правдой. История забрала её в себя, вопреки упрямо сжатым губам родителей, вопреки насмешкам братьев. Всё идёт к тому, что эта история, история её жизни, будет интересной.

Эдгар же пока не видел будущего вовсе — мир, к которому он привык, рушился, подражая и превосходя последствиями падение всех башен в истории человечества.

Утром четвёртого дня после прибытия в город, Эдгар и Ева готовы были его покинуть. Собор, вокруг которого, словно корни вокруг древесного ствола, раскинулся Ульм, оставил у девочки неизгладимые впечатления: вытесанная из цельного куска камня дева Мария со строгими, рублёными чертами, сонмы ангелов, похожих на пикирующих гарпий. Гомон людей, собирающихся на полуденную службу, казалось, исходил прямиком из её груди, из ложбинки между двумя целомудренными округлыми выступами.