Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

Речь его звучала всё тише, пока, наконец, полностью не сошла на нет, не потонула в звуках ручья и в гудении, которое, казалось, источал монастырь. Ева, не выдержав, спросила:

— Что разрушать?

Монах оглянулся так, будто раздражение его вызывало само отсутствие тесных стен и крыши над головой.

— Не знаю, где вы достали этот фургон, но я не буду разглагольствовать здесь о людях, о которых всё равно уже ничего не слышно много лет. Что было в прошлом — принадлежит прошлому. Нам должно хранить знания, а не делиться ими.

— У нас миссия, — сказала Ева и оглянулась на Эдгара, теперь белого, как снежный ком. Слова, которые она собиралась произнести, куда внушительнее звучали бы из уст большого человека. Если, конечно, можно поставить рядом слова «Эдгар» и «внушительность». Но, по крайней мере, он был взрослым. — Это вот стоит костоправ и лекарь. Очень хороший знаток всего, что связано с костями. Он может отличить кости сарацинов от костей христиан! Один барон когда-то сражался возле великой южной горы с неверными и потерял там много друзей.

— Он был там ранен, — просипел Эдгар, как будто из могилы.

— Ага, — кивнула Ева. — Точно. Ранен. Нам нужно собрать кости тех, кто остался в чужой земле, и привезти на родину.

Человек-ворона выслушал Еву с выражением крайней внимательности. Он был очень высоким, почти таким, как Эдгар, и девочка мельком подумала, что, наверное, должно пройти время, прежде чем сказанное пройдёт по всем каналам и трубкам внутри тела человека и дойдёт до его понимания. Он удивился, но удивило его, казалось, не то, что в таком серьёзном походе верховодит маленькая девочка. При слове «друзей» монах дёрнул бровями.

— Понятно, — сказал он невразумительно. — Как же барон сейчас себя чувствует? Я вижу, его мания переросла все разумные пределы.

Ева не знала, что такое «мания», но слово это почти сразу вылетело из её головы. Ева так торопилась задать вертящийся на языке вопрос, что даже не подумала ответить собеседнику.

— А ты был с ним знаком?! — воскликнула она.

Пальцы в складках рукавов недовольно задвигались.

— Мы виделись, буквально пару раз. Не уверен, что кто-то был с ним по-настоящему близко знаком. Разве можно познать человека, который пытается выжечь из своего нутра всякую отличность, даже не от других людей — от всего простого, что есть на земле?

Ева закусила губу. Эти слова звучали очень странно — особенно из уст того, кого легко со спины, и даже с лица, можно спутать с любым другим обитателем монастыря.

— Наверное, это сложно.

— Совершенно верно, девочка. Но я рад, что твой господин жив. И… рад, что до нас больше не доходят о нём вести.

Монах повернулся и пошёл прочь. Эдгар мог сказать то же самое — на лице его, в опустившихся скулах и подрагивающем рте читалось колоссальное облегчение. Если бы вести о бароне дошли до человека-вороны сию же секунду в виде дикого, оголтелого вопля, у великана непременно что-то разорвалось бы в груди.

— Почему он назвал барона моим господином?

Ева, повернувшись к великану, в задумчивости теребила нижнюю губу. Эдгар не мог ответить. Он привёл Мглу и теперь запрягал её в повозку, зубами затягивая подпругу.

После того, как они тронулись в путь, костоправ, казалось, исполнился какой-то страшной, отчаянной решимостью.

— Я должен узнать о человеческом теле всё, что возможно, — сказал он Еве. — Я не умею читать, а если бы и выучился — кто даст мне трактаты древних мудрецов?

— Уж не ты ли говорил, что их опасно читать?

— Я, — лицо великана потемнело от какого-то сильного внутреннего чувства, которое Ева не смогла разгадать. — И я не буду себя оправдывать. Но если бы передо мной сейчас оказалась такая книга… скажем, с рисунками вместо этих хитрых закорючек, я бы открыл её и смотрел!

— Ты можешь попросить какого-нибудь умирающего дать тебе открыть ему грудь и живот. Чтобы хорошенько изучить внутренности…

— О таком нельзя сметь даже думать, — перебил её Эдгар. — Грядёт день суда Божия, и тогда мёртвые восстанут… и как им понравится, если обнаружат, что в их нутре хорошенько покопались? Слышал, даже на мусульманском востоке, куда мы направляемся, под страхом смерти запрещают вскрывать человеческие тела. Это запрет, который должен остаться запретом. Господь говорил, что по своему подобию создавал он человека, и, раскрывая тайну того, что спрятал он от наших глаз, мы вступаем под сень смертельного греха.

Эдгар по-прежнему предпочитал спать под повозкой, и Еве теперь больше чем обычно казалось, что дышит сама земля. В дождливые дни, когда та превращалась в кисель, великан перебирался в повозку, но такое случалось нечасто. Так что Ева могла выбрать себе стенку по вкусу или спать ровно посередине. Обитель пресветлого барона стояла по центру повозки у дальней её стенки и напоминала трон какого-то из древних королевств. Искусная резьба, все эти ангелы, рыцари, лошади о трёх ногах, по мере того, как темнота, перехлёстывая через борта, наполняла повозку, превращались во что-то первобытное. Инстинктивно-пугающее, будто там стоит не сундук вовсе, а шевелится клубок змей. Все чувства девочки теперь были направлены не вовне, а замечали малейшее изменение между стенами, полом и потолком. Вот залетело насекомое, словно лезвие скальпеля великана-костоправа, оно отсекает от пространства кусок за куском… Вот вещи, сложенные в одном из углов, вздохнули и заворочались, будто из тюков и мешков с провиантом случайно составился какой-то зверь — барсук или маленькая копия медведя. Стукнул ли по крыше жёлудь, приземлился ли сухой лист — всё мгновенно возбуждало в голове целый поток ассоциаций.

Только нутро сундука хранило тишину. Это было странно, — думала Ева, — ведь даже Эдгар, пусть он не как обычные взрослые люди и иногда ведёт себя как ребёнок, уверен, что голова этого мужчины жива. Она не подаёт признаков жизни, но также и далека от состояния, когда вещи и живые в прошлом существа превращаются в противную грязь. Как давешний енот, которому Эдгар дал имя.

Голова пугала девочку и вместе с тем пробуждала жгучее любопытство. Казалось, этот взгляд может с лёгкостью рассмотреть заднюю стенку твоего черепа. И Ева в конце концов пришла к довольно неожиданному выводу: она решила подружиться с бароном.

«Если даже за этими слепыми глазами и прячется жизнь, — думала девочка, — господин барон же такой беспомощный. Что он может, сам, без нас с великаном? И мы — его единственная надежда».

Так, качаясь на волнах потока, вызывающих трепет беспорядочных мыслей, Ева каким-то образом попадала в течение, которое уносило её в царство сна. И казалось, что она сама — голова без тела — лежит в сундуке-фургоне не в силах даже расслабить те мышцы, что ещё остались, и ведёт бесконечные беседы с пустотой. Пустоте давно уже надоел такой собеседник, её ответы односложные, либо натурально издевательские, и следуют совсем не за теми вопросами, которые были заданы. «Хотя умеет ли он ещё задавать вопросы?» — спрашивала себя Ева в полусне. Должно быть, всё, что мог спросить у пустоты барон, переплеталось в его голове в тугой комок, в котором с трудом можно было различить отдельные слова.