Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

— Нет, — сказала она.

Внезапно он пересек комнату и сильно ударил ее по лицу.

— Линдон говорил, что ты шлюха. Он был прав, так оно и есть. Похотливая сучка, больше ничего.

Он отошел, повернулся, вновь приблизился к ней и ударил ее сильнее. И еще шесть или семь раз, наотмашь.

Потом остановился.

— Тебе нужны деньги?

Начался торг. Сначала удары, потом торг. Сквозь слезы боли, с которыми она не могла справиться, Жаклин видела, как он дрожит.

— Так тебе нужны деньги? — спросил он вновь.

— А ты как думаешь?

Он не заметил сарказма в ее голосе и начал швырять к ее ногам банкноты — дюжинами, словно подношения перед статуэткой Святой Девы.

— Все, что захочешь, — сказал он. — Жаклин.

Внутри у нее что-то заболело, словно там рождалась жажда убить его. Она не дала этой жажде разрастись, чтобы не стать игрушкой в его руках, инструментом его бессильной воли. Опять ее используют; так было всегда. Ее держали, как держат корову; молоко для детей, смерть для стариков. Как от коровы, он ждет от нее выполнения своих требований. Ну, не в этот раз.

Она пошла к двери.

— Куда ты собралась?

Она потянулась за ключом.

— Твоя смерть — это твое личное дело, я тут ни при чем, — сказала она.

Он подбежал к двери раньше, чем она управилась с ключом, и ударил с такой силой и злобой, каких она не ожидала.

— Сука! — визжал он.

Посыпался новый град ударов.

Там, внутри, желание убить его росло и крепло.

Он вцепился пальцами в волосы Жаклин и оттащил ее назад, выкрикивая грязные ругательства. Бесконечный поток брани, словно рухнула запруда, удерживающая сточные воды.

«Это лишь способ получить то, что ему нужно, — сказала она себе. — Если ты поддашься, ты пропала. Он манипулирует тобой».

Но ругательства продолжались. Эти грязные слова вечно бросали в лицо непокорным женщинам: шлюха, тварь, сука, чудовище.

Да, она была такой.

«Да, — думала она, — я чудовище».

Эта мысль принесла ей облегчение; она повернулась. Он понял ее намерение еще до того, как Жаклин на него взглянула. Он выпустил ее голову. Гнев ее подступил к горлу, насытил воздух, разделяющий их.

«Он назвал меня чудовищем — я и есть чудовище! Я делаю это для себя, а не для него. Для него — никогда! Для себя».

Он вздрогнул, когда ее воля коснулась его. Блеск в глазах на мгновение угас, когда желание умереть сменилось желанием выжить; разумеется, слишком поздно. Он застонал Она услышала крики, шаги, угрозы на лестнице. Через секунду они ворвутся в комнату.

— Ты — животное, — сказала она.

— Нет, — ответил он. Даже теперь он не сомневался, что он хозяин положения.

— Ты не существуешь, — проговорила она. — Они не найдут ничего из того, что было Титусом. Титус исчез. А это всего лишь…

Боль была ужасной, она лишила его голоса. Или Жаклин изменила его горло, нёбо, голову? Она вскрывала кости черепа и переделывала их.

«Нет, — хотел он сказать, — это вовсе не тот ритуал, который я планировал. Я хотел умереть так, чтобы твоя плоть обволакивала меня, мои губы были прижаты к твоим губам. Я хотел постепенно остывать в тебе. А так я не хочу».

Нет. Нет. Нет.

Его люди уже колотили в дверь. Она не боялась их, но они могли испортить ее рукоделие, не дать наложить последние стежки.

Снова кто-то бился в двери. Дерево треснуло, створки распахнулись. Ворвались два вооруженных человека. Они решительно наставили на нее пистолеты.

— Мистер Петтифер? — спросил младший.

В углу комнаты под столом сверкали глаза Петтифера.

— Мистер Петтифер? — повторил он, забыв о женщине.

Петтифер помотал рылом.

«Пожалуйста, не подходите ближе», — подумал он.

Люди посмотрели под стол и уставились на копошащегося там омерзительного зверя. Он был окровавлен после превращения, но жив. Жаклин убила его нервы, он не чувствовал боли. Он выжил; его руки скрючились и превратились в лапы, ноги были вывернуты, а колени перебиты так, что он напоминал четвероногого краба. Мозг расплющился, глаза лишились век, нижняя челюсть выступила из-за верхней, как у бульдога, уши заострились, позвоночник изогнулся. Странное создание, ничем не напоминающее человека.

— Ты животное, — сказала она.

Она неплохо справилась с его животной сущностью.

Человек с ружьем вздрогнул, узнав хозяина. Он поднялся и поглядел на женщину.

Жаклин пожала плечами.

— Это сделали вы? — В голосе слышался благоговейный страх.

Она кивнула.

— Вперед, Титус, — сказала она, щелкнув пальцами.

Зверь, всхлипывая, покачал головой.

— Вперед, Титус, — сказала она более настойчиво, и Титус Петтифер выполз из укрытия, оставляя за собой кровавый след, точно по полу протащилась мясная туша.

Мужчина инстинктивно выстрелил в то, что когда-то было Петтифером. Лишь бы остановить это мерзкое создание, которое приближалось к нему.

Титус попятился на окровавленных лапах, встряхнулся, точно пытался сбросить с себя смерть, упал и умер.

— Доволен? — спросила она.

Стрелявший испуганно поглядел на женщину. Она обращалась к нему? Нет, Жаклин смотрела на труп Петтифера и спрашивала его.

— Доволен?

Охранник бросил оружие. Его напарник сделал то же самое.

— Как это случилось? — спросил человек у двери.

Простой детский вопрос.

— Он попросил, — сказала Жаклин. — Это все, что я могла дать ему.

Охранник кивнул и опустился на колени.

Случай играл очень большую роль в моем романе с Жаклин Эсс. Порой мне казалось, что меня подхватывает и несет случайное течение, а иногда я подозревал, что Жаклин владеет моей жизнью, как жизнями сотен и тысяч других людей: режиссирует каждое событие, все мои победы и поражения, и незаметно направляет меня к нашей последней встрече.

По иронии судьбы я нашел ее, не зная, что нашел. Я впервые проследил ее до дома в Суррее — того самого, где в прошлом году был застрелен своим телохранителем миллиардер Титус Петтифер. В верхней комнате, где произошло убийство, царил порядок. Если Жаклин и побывала там, все ее следы оттуда убрали. Но ветхий разрушающийся дом был исписан граффити, и на стене в той комнате кто-то нацарапал женщину. Картинка была утрированно-непристойной: из промежности женщины вылетали молнии. У ее ног находилось существо неопределенного вида: то ли краб, то ли собака, а может быть, даже человек. Кем бы оно ни являлось, в нем не было силы. Он блаженно сидел в свете обжигающего присутствия женщины. Глядя на это скрюченное создание, не сводящее глаз с пылающей мадонны, я понял: рисунок изображал Жаклин.

Не знаю, сколько я простоял там, разглядывая картинку. Меня отвлек человек, пребывавший в еще более плачевном состоянии, чем я. Он оброс бородой, был невероятно толстым и вонял так, что устыдился бы и скунс.