Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

Я не узнал его имени, но он сказал мне, что сам нарисовал это на стене. Я легко поверил. Его отчаяние, жажда, путаница в мыслях — это признаки человека, встречавшего Жаклин.

Возможно, я чересчур настойчиво расспрашивал его, но я уверен, он простил меня. Он испытал огромное облегчение, поведав мне все, что видел в день убийства Петтифера. Он знал: я верю ему. Он сказал, что его напарник — телохранитель, который застрелил Петтифера, — совершил самоубийство в тюрьме.

Он сказал, что жизнь его стала бессмысленной. Она разрушила ее. Я постарался убедить его, что она не хотела ничего плохого и он не должен бояться ее прихода Когда я сказал это, он заплакал — кажется, от ощущения утраты, а не от облегчения.

Потом я спросил его, знает ли он, где искать Жаклин. Я откладывал этот самый важный вопрос до конца — в глубине души я боялся, что он не знает. Но, слава богу, он знал! Она не сразу покинула дом после смерти Петтифера Она еще спокойно побеседовала с этим человеком о его детях, его портном, его автомобиле. Она спросила, на кого похожа его мать, и он ответил, что мать была шлюхой. Счастлива ли она? Он сказал, что не знает. Плакала ли она когда-нибудь? Он сказал, что никогда не видел ее ни плачущей, ни смеющейся. Жаклин кивнула и поблагодарила его.

Позже, перед тем как убить себя, второй охранник сказал ему, что Жаклин уехала в Амстердам Это он знал из первых рук, от человека по имени Каас. Круг замыкается, верно?

Я семь недель пробыл в Амстердаме и до вчерашнего вечера не находил ни единого намека на ее присутствие. Семь недель полного воздержания — это для меня непривычно. Охваченный нетерпением, я отправился в район красных фонарей, чтобы найти женщину. Они сидят там, знаете, в витринах за розовыми шторами, как манекены. У одних на коленях маленькие собачки, другие что-то читают. Большинство глядят на улицу как завороженные.

Там не было лиц, которые заинтересовали бы меня. Они казались безрадостными, бесцветными, совсем не похожими на нее. И все-таки я не мог убраться оттуда. Как сытый ребенок в кондитерской: и есть не хочется, и уйти жалко.

Где-то в середине ночи ко мне обратился молодой человек. При ближайшем рассмотрении он выглядел уже не так молодо. Он был сильно накрашен, вместо бровей — нарисованные карандашом дуги, в левом ухе несколько золотых колец; руки в белых перчатках, в одной — надкушенный персик; обут в сандалии, а ногти на ногах покрыты лаком Он властным жестом взял меня за рукав.

Должно быть, я презрительно сморщился, но он вовсе не был задет моим презрением.

— Вас трудно не заметить, — сказал он.

Я так не думал, поэтому ответил ему:

— Должно быть, вы ошиблись.

— Нет, — возразил он, — я не ошибся. Вы Оливер Васси.

Первой мыслью моей было: он хочет убить меня. Я дернулся, но незнакомец мертвой хваткой вцепился в мою рубашку.

— Тебе нужна женщина, — заявил он.

Я, все еще сомневаясь, сказал:

— Нет.

— У меня есть женщина, не похожая на других, — сказал он, — чудесная. Я знаю, ты захочешь увидеть ее во плоти.

Почему я понял, что он говорит о Жаклин? Возможно, потому что он выделил меня из толпы, словно она глядела из окна где-то поблизости и приказывала, чтобы ее поклонников приводили к ней, — примерно так, как; вы приказываете сварить выбранного омара. Возможно, потому что его глаза бесстрашно встречались с моими, ибо он боялся лишь одного существа на этой жестокой земле. Может, в его взгляде я узнал свой. Он видел Жаклин, я не сомневался в этом.

Он знал, что я на крючке. Пока я колебался, он отвернулся с еле заметным пожатием плеч, словно говорил: ты упускаешь свой шанс.

— Где она? — спросил я, уцепившись за его тонкую, как прутик, руку.

Он кивнул головой в направлении улицы, и я пошел за ним послушно, как идиот. По мере того, как мы двигались вперед, улица пустела, красные фонари освещали ее мерцающим светом, потом наступила темнота. Я несколько раз спрашивал, куда мы идем, но он не отвечал. Наконец мы подошли к узкой двери узкого домика на улице узкой, как лезвие бритвы.

— Вот и мы, — провозгласил он так, точно мы стояли перед парадным входом в Версальский дворец.

Через два лестничных пролета в пустом доме я увидел комнату с черной дверью. Он прижал меня к этой двери. Она была закрыта.

— Смотри, — сказал он. — Она внутри.

— Там заперто, — ответил я.

Мое сердце едва не разрывалось. Она рядом; конечно, я чувствовал, что она рядом.

— Смотри, — повторил он и показал на маленькую дырочку в дверной панели. Я приник к ней глазом.

Комната была пуста — лишь матрас и Жаклин. Она лежала, раскинув ноги, ее запястья и локти были привязаны к столбикам, торчащим из пола по четырем углам матраса.

— Кто сделал это? — спросил я, не отрывая глаз от ее наготы.

— Она сама попросила, — ответил он. — Это ее желание. Она попросила.

Она услышала мой голос. Она приподняла голову и поглядела прямо на дверь. Когда она взглянула на меня, клянусь, волосы у меня на голове встали дыбом, подчиняясь ее приказу.

— Оливер, — сказала она.

— Жаклин, — я припечатал эти слова к двери вместе с поцелуем Тело ее пылало, выбритое отверстие между ног открывалось и закрывалось, точно экзотическое растение — пурпурное, лиловое и розовое.

— Впусти меня, — сказал я Каасу.

— Ты не выживешь после ночи с ней, — ответил он.

— Впусти меня.

— Это дорого, — предупредил он.

— Сколько ты хочешь?

— Все, что у тебя есть. Последнюю рубаху, деньги, драгоценности — и она твоя.

Я готов был выбить дверь или сломать его желтые от никотина пальцы, если он не отдаст мне ключ. Он знал, о чем я думаю.

— Ключ спрятан, — сказал он. — А дверь крепкая. Ты должен заплатить, мистер Васси. Ты хочешь заплатить.

Он был прав. Я хотел заплатить.

— Ты хочешь отдать мне все, что имеешь, все, чем ты был когда-либо, и прийти к ней пустым. Я знаю это. Так все к ней приходят.

— Все? Их много?

— Она ненасытна, — произнес он без выражения. Он не бахвалился, как сутенер; это была его боль, я ясно видел. — Я нахожу их для нее, а потом закапываю.

Закапывает.

Вот для чего предназначался Каас: он избавлялся от мертвых тел Он возьмется за меня своими наманикюренными пальцами, выволочет меня отсюда, когда я стану высохшим и бесполезным для нее, найдет какую-нибудь яму или канал и бросит туда мое тело. Эта мысль была не слишком привлекательна.

И все же я здесь. Я продал, все, что у меня осталось, я собрал деньги и выложил их на стол перед собой, я потерял достоинство, жизнь моя висит на волоске, и я жду ключа.

Уже совсем темью, а он опаздывает. Но я думаю, он обязан прийти. Не из-за денег — невзирая на косметику и пристрастие к героину, у него явно есть собственные средства. Он придет, потому что она этого требует, а он полностью подчиняется ей, как и я. Конечно, он придет. Он придет.