Эрика Свайлер - Книга домыслов

Оглянувшись, она прибавила:

– Я тоже плохо его знаю. Возвращайтесь в свою постель, мадам. Будет нехорошо, если вы заболеете. Амоса это очень расстроит. Я была свидетельницей смерти моей бабушки.

Девушка почувствовала тошноту, но справилась с ней. Ее руки дрожали, но она пересилила и дрожь. Она не позволила себе расплакаться до тех пор, пока, отдернув занавес, не залезла внутрь. Скрутившись клубочком, прижимая колени к груди, она смогла заглушить свой плач. Девушка не знала, какое из испытываемых ею чувств сильнее – страх или злость.

Приподнимая промокшие юбки, Рыжкова по грязи пошлепала к жилищу Пибоди. Когда старуха рывком распахнула дверь фургона, его владелец как раз сидел, склонившись над своим журналом, и тщательно рисовал на листе бумаги нечто, похожее на шатер. Его непомерных объемов живот навис над столом, заслоняя низ страницы. Испуганный неожиданным появлением мадам Рыжковой, хозяин цирка дернулся, и его рука прочертила на рисунке уродливую полосу.

– Черт!

– Девчонка должна нас покинуть, – произнесла надтреснутым голосом Рыжкова.

– Какая?

Пибоди повернулся на трехногом табурете, который называл своим «криптографическим креслом», и удивленно уставился на мадам Рыжкову.

Старуха зло тряхнула головой.

– Русалка. Так ты ее называешь. Эвангелина. Она сбила моего мальчика с пути истинного. Она заставила его обманывать меня.

Старуха хлопнула ладонью по столу хозяина цирка, еще больше испортив его рисунок.

– Эвангелина. – Пибоди накрутил на большой палец кончик своей бороды. – Я согласен, она держит нашего Амоса в кулаке. Такова любовь, мадам. Не стоит из-за этого волноваться. Со временем все само собой рассосется.

Пробурчав себе под нос что-то насчет юношеской любви, он вновь склонился над испорченным рисунком.

– Это нам весьма выгодно, мадам. Большие сборы. К тому же я не вижу в происходящем ничего дурного. Если вы не против, мадам, то я еще хотел бы прочесть кое-какую корреспонденцию.

Глаза старухи сузились. Благодушие Пибоди тотчас же улетучилось.

– Дурак! Ты ведь любишь мальчика. Ты, глядя на Амоса, вспоминаешь своего сына Захарию. – Она повысила голос. – Она его убьет. И что у тебя тогда останется? Деньги? Нет. Девчонка? Она исчезнет в реке. Ни Амоса, ни русалки, ничего…

– Мадам.

– Мы должны держаться подальше от рек, от воды. Ты прогонишь ее и сожжешь все вещи, которые после нее останутся.

Руки старухи вцепились в ткань юбки.

– А теперь послушай меня, – вставая с табурета, произнес Пибоди. – Девчонка имеет грандиозный успех с первого своего выступления. С ее появлением Амос стал более счастливым. Я не собираюсь ее прогонять.

Рыжкова подалась вперед, ткнула своим узловатым пальцем в грудь Пибоди, а потом, вертя им у него под носом, произнесла:

– Я раскрыла ему все свои секреты, я любила его так, словно он мое родное дитя, а он меня обманул. Она высосет из него все силы, а потом утопит. Она уже губит его.

Пибоди отстранил ее палец от своего жилета и поправил галстук. Он попытался воззвать к здравому смыслу мадам Рыжковой.

– Возможно, вам следует установить определенные правила, но и о терпимости не стоит забывать, о терпимости и великодушии, мадам. Не забывайте, что Амос не всегда был цивилизованным мальчиком. Что же касается Эвангелины, – продолжил он, – то вам не мешало бы узнать ее получше. Девушка – весьма кроткое создание. Амос одинок. Уверен, что большинство наших мужчин в нее влюблены.

– Голова не ведает, что язык говорит, – презрительно бросила Рыжкова. – Ты привел ее к нам, тебе же придется нас от нее избавить… Или уйду я. Я вернусь к моей Кате. – Губы старухи растянулись в хищной усмешке. – Я заберу мальчика с собой. Без меня он не сможет работать. Он немой. Без меня он ничто. Он пойдет за мной.

Ярость затуманила взор мадам Рыжковой, и она не заметила, что лицо Пибоди посуровело.

– Дорогая мадам, – начал он. – Полагаю, вы недооцениваете степень моего участия в судьбе Амоса. Я прекрасно осведомлен обо всех его достоинствах и недостатках. Может, вы и дали ему имя, но прав на него у вас никаких нет. Именно я нашел и пригрел мальчика, дал ему одежду собственного сына.

Мужчина навис над старухой всей массой своего тела и наступал на нее до тех пор, пока не прижал спиной к стене фургона.

– Будьте уверены, я весьма высоко ценю мальчика и намерен и впредь отстаивать его интересы, как романтические, так и прочие. Они неразрывно связаны с моими собственными интересами. Мне не хотелось бы с вами расставаться, но за прожитые годы я уверился в том, что со всем справлюсь, какое бы испытание не выпало на мою долю. – Отвернувшись, Пибоди взял в руки выроненное перо. – Мадам! Ваше присутствие здесь более нежелательно.

Рыжкова попятилась и неуклюже выбралась из фургона. Бредя к своему жилищу, где она собиралась дождаться Амоса, старуха вспомнила кое-что из тех времен, когда она еще была просто Еленой. До слуха Пибоди, впрочем, долетело лишь бессмысленное бормотание умалишенной. Он не знал, что старуха повторяет первые слова молитвы, которой шепотом научила ее мать, качая на коленях сразу же после гибели Степана.

20 июля

– Просыпайся.

Я открыл глаза. Моя голова лежала на стопке бумаг, а Энола стояла, глядя на меня сверху вниз.

Я заснул за письменным столом, проведя день за изучением феномена проклятий, а также в поисках следов Рыжковой. Национальный архив не располагал списками пассажиров судов до начала XIX века, но я смог по библиографическим ссылкам перейти в архив Нью-Йоркской публичной библиотеки, где хранились списки пассажиров начиная с XVII века. Доступ только по заявке. Я подал заявку, сделав акцент на профессиональной этике. Я упомянул о своей связи с Грейнджером, при этом не особо погрешил против истины, а также написал, что наша библиотека счастлива будет передать часть своего архива по истории китобойного промысла им в обработку. Теперь я стал заправским лжецом, хотя меня это особо не беспокоило, так как спустя пять часов поисков я наткнулся на упоминание о Елене Рыжковой . Имя выделялось в списке пассажиров, так как в середине XVIII века в одиночку женщины обычно не путешествовали, тем более что это была русская женщина на корабле, полном англичан. Опираясь на полученные данные, я смог разыскать ее дочь Катерину Рыжкову. После этого возникли ожидаемые трудности: революция наверняка заставила иммигрантку поскорее ассимилироваться на новом месте. Когда работаешь с генеалогическими сайтами, глаза устают до такой степени, что кажется, они вот-вот начнут кровоточить, поэтому остаток дня я занимался проклятиями, сглазами и приносящими несчастья вещицами. Читать печатный текст было проще. Книга Черчварри «Наложение заклятий и проклятий» оказалась подробной и очень красиво оформленной. Я даже был бы не прочь оставить книгу себе, но не пойду на это. Черчварри был ко мне так добр… Весь вечер я читал о табличках с проклятиями. Просьбу сгубить недруга высекали на камне, установленном в честь божества. Интересно, но к делу, судя по всему, не относится. Ничего общего с утоплением и проклятием, передающимся из поколения в поколение по материнской линии. Я перешел к проклятым драгоценностям: алмаз Хоупа, Кохинур, Делийский пурпурный сапфир… С ними были связаны убийства, воровство и борьба за власть. В журнале не упоминалось о драгоценностях и воровстве. Также у меня не было оснований считать, что утопленницы были убиты. Более современные проклятия были следствием убийств, ограблений либо были связаны с той или иной священной реликвией. Кажется, ничего подобного в этой истории не было. Уже поздно ночью я добрался до страницы 130, на которой начинался раздел, где рассказывалось о священных и заколдованных местах. Всю жизнь прожил на этом острове, а не знал, что середина озера Ронконкома проклята.