Юлия Чеснокова - Вечная сказка

— Сегодня мы почитаем фантастику, — объявила я, подбирая под себя ноги и гнездясь напротив Луханя. — Кто знает, насколько писатели были хорошими прогнозистами и знающими истину людьми? Жюль Верн и Рэй Бредбери сочиняли из головы, а десятилетия спустя их описания и мечты сбывались, воплощались! — И кого же мы будем читать? — Смотрел не на книгу, а на моё лицо, влюблено и не дыша, Лухань, хлопая озарившимися звездным сиянием глазами с тех пор, как двери заброшенного дома отворились, впустив меня. — Пристли, "Тридцать первое июня", — раскрыла я форзац, приглаживая перевернутую сторону. — Двое жили в разных веках, она в двенадцатом, он в двадцать первом. Они увидели друг друга с помощью магии, через зеркало. — Мы покосились на наше, с которого я совсем сняла простыню. Улыбнулись. — Влюбились, поняли, что являются половинками, и смогли остаться вместе! Вот так-то. Я прочла краткое содержание сзади, а теперь нужно узнать подробности, как у них это всё вышло. — Почитаешь мне? — попросил Лухань.

— Ты не хочешь подсесть и почитать вместе? — замерла я с открывающейся первой страницей и поглядывая на него, озорно и кокетливо. Если бы мы могли ощущать друг друга, то приглашение имело бы сексуальный подтекст, разрешение к близости, но так это было… это просто было. — Нет, я хочу слушать тебя. — Слушать меня? — смутилась я, однако найдя в Лухане искреннее выражение, я приготовилась вырабатывать дикцию: — Что ж, начнем…

Дни шли за днями, и я не могла уже сказать точно, как давно мы знакомы. Перемешавшись с былыми жизнями, новые, обретаемые совместно впечатления, переходили в свежие воспоминания, путались со старыми, образовывали непрерывную череду цельной, но такой разнообразной судьбы, одной на двоих, во всех видах, эпохах императоров, периодах войн и мира, нищеты и благополучия. Мы побывали везде, и продолжали путешествие, не отходя никуда, вдвоем, под крышей заколдованного или проклятого дома. Наш смех раздавался всё чаще, бросая вызов тому, кто решил навсегда заставить нас плакать и сокрушаться. Нам было хорошо с Луханем, так, как не могло быть ни с одним живым человеком.

— … а помнишь, когда мы устроили свидание в тот раз… закончившийся казнью? — О серьёзнейших и драматичных вещах мы научились говорить весело и беззаботно. — Был праздник… повсюду сияли мириады фонарей! — Ты была в ярко-красном платье, с золотой каймой, — закивал Лухань, поднявшись вслед за мной. Поглощенная ностальгией, я кружилась по комнате, между окном и черным роялем. — Мы оказались рядом как будто случайно. Мы знали друг друга с малых лет. Это было самое долгое наше знакомство, в той жизни, да? — Да, мы любили друг друга с детства и шли к этой любви… на том празднике ты затмила всех! — Тебе так казалось, потому что ты не рассмотрел других, — засмеялась я. — Я вообще ни на кого не смотрел, кроме тебя! — Лухань выпрямился, глядя, как я невольно пританцовываю, проигрывая что-то в голове. — Ты помнишь тот танец? — Да, очень странным сейчас кажется… раньше так глупо танцевали! Но в этом было больше смысла. И никакого разврата. Ты стоял вот так. — Я изобразила позу, намекая, чтобы он принял её. Лухань исполнил это. Я подошла ближе, и, выставив слегка ногу, опустила взгляд долу. — А я вот так. — И ты так красиво переходила из одной позы в другую, — мечтательно следил за моими руками и ногами он. Я воспроизводила на память то, как танцевала около четырехсот лет назад. И у меня получалось. Лухань подхватил и задвигался вокруг, попадая в ритм, который мы оба воображали. — Я не мог оторвать глаз. И сейчас не могу. — Ты, наверное, думал, что я полна грации. А у меня всего лишь на ногах были самые неудобные туфли на свете! О, этот кошмар прошлых веков! Высокая подошва, не позволяющая делать шаги быстрее, чем черепаха. Будто это на мне держится материк и я не должна шевелить спиной, чтобы не тревожить мир! И узкий подол. Да и сам размер туфель жал мне. Так ценился маленький размер ноги, что предпочитали деформировать её, ради моды. — Да, я ничего этого не знал, но сейчас… ты не уступаешь той себе. — Лухань приблизился. Всё было так красиво и романтично, что обязано было закончиться поцелуем. Это столетия назад мы не могли себе позволить его, под множеством взоров, под тяжестью воспитания. А теперь преграды другие. — Я хотела бы услышать ту музыку, — заметила я, остановившись. — Она играет у меня в голове. Ты слышишь её? — Да, как будто это было вчера. — Лухань указал на рояль. — Ты умеешь?

— К сожалению, нет, а ты? — передохнув от па, которые вышли из памяти, я оперлась на инструмент, видя отражение Луханя в его полированной поверхности. — Умею, но… я же призрак, — подошел он к закрытым клавишам и провел не чувствующей рукой по крышке. — То-то и оно! — улыбнулась я. — Все призраки шалят такими выходками: играют на инструментах, грохочут, поднимают ветер и устраивают сквозняк. Ты пробовал? — Играть? Нет, я пробовал открыть крышку, но никак… — Он продемонстрировал мне десятикратно прохождение его тела сквозь весь корпус рояля. — Видишь? — Да, но… а что, если суть совсем в другом? — Я уселась на стул, задумчиво сопоставляя рояль и Луханя. — Ты говоришь без органов речи, слышишь без барабанных перепонок, видишь без внутренних нервов, подающих сигнал к мозгу. И хочешь устроить касание, не имея воплощенных рук именно ими? Нет, всё должно быть не так. — Уставившись вплотную на возлюбленного, я ткнула в него пальцем на расстоянии. — Ты же это всё делаешь мыслями! Ты весь — это сила мысли и чувств. Ты сам сказал мне, что кроме любви у тебя ничего не осталось. Так сыграй же нам любовью. — Любовью? — изумился Лухань. Постояв, он несмело двинулся и подошел к инструменту. Закрыл глаза. — Сыграть любовью… да, это самое сильное, что я чувствую. Может ли любви быть достаточно много, чтобы её концентрация ощущалась физически? — Давай узнаем. — Опершись на крышку локтем, я подложила ладонь под щеку и наблюдала за Луханем. — Вслушайся в музыку и повторяй за ней, повторяй, заставляя клавиши играть. — Я не знаю, как это можно… — Складки наползли на его лоб. Он напрягся. Его ладони витали над роялем. — Я не могу найти точку опоры… не чувствую клавиш… — Он недовольно открыл глаза. — Это напрасно! Всё впустую. — Лухань! — повелительно оборвала я его досаду. — Ты не попробовал толком! Как можно сказать, что напрасно? Попробуй ещё! Кто же вот так сдаётся? — Ты думаешь, что возродить музыку проще, чем прикосновение к тебе? — А почему бы и нет? Музыка так же призрачна, как и ты. Если её не играть, то её нет. Она неосязаема. — Посмотрев на меня и не переборов мой взгляд, Лухань вернулся к роялю и опять закрыл глаза. — Не пытайся коснуться клавиш. Представь их, представь струны, по которым ударяют молоточки внутри… представь ноты, заговори с помощью них. — Ноты… — Он провел рукой по черной глади, замолчал. Красивое лицо замерло, и на нем всё обездвижилось, кроме едва подергивающихся губ. — Та музыка игралась не на клавишах, но ноты я помню… такие лиричные, и в то же время жизнеутверждающие… такие нежные и щемящие, такие… как лебединый крик… пронизывающие…..Звуки. Из моей головы, они вдруг вырвались наружу. Я сама почти сомкнула веки, погружаясь в голос Луханя, но вынуждена была растворить их от удивления. Музыка вернулась. Она вторглась из прошлого в данный вечер и заиграла, сначала слабо, потом сильнее, храбрясь и заявляя о себе. Я посмотрела на рояль. Мелодия шла от него. Лухань стоял с закрытыми глазами, держа руки над роялем. Уголки губ дрожали судорогой, складка между бровей пролегла глубже. Это делал он. Он! Он мог как-то дать знать о себе, я знала, я надеялась! Я верила… Ничтожный рингтон моего мобильного прорезался гадкой какофонией в музыку любви и она оборвалась. Вздрогнув, Лухань распахнул взор. Я поспешила ответить на телефонный звонок. — Где ты? Библиотека давно закрылась, у подруг тебя нет! — прокричал бас отца. Я загнанно обернулась к окну. Ночь. Черт возьми! — Что случилось? Где ты? — Я иду! Иду, сейчас, скоро буду, — заторопилась я, подскакивая. — Если тебя не будет в течение десяти минут!.. — Буду, буду! — прокричала я в ответ и положила трубку. Я обернулась к Луханю. На самом сладостном моменте, полном надежды, подкрепленной хоть чем-то, нас оборвали. — Ты… это была правда? Музыка… я смог? — Смог, — подошла к нему я, не став трогать пустую оболочку, чтобы не смазывать эффект открытия. — Я же говорила. — Благодаря тебе… я смог! — Воодушевленный, фонтанируя радостью, Лухань взвился вверх и опустился обратно. — Я буду тренироваться… всю ночь. Пока ты не придёшь. Я сыграю тебе ещё. — Я вернусь, и дослушаю эту мелодию. — Послав воздушный поцелуй, я поспешила на выход. Изобразив, что поймал его, Лухань прижал ладонь к своей щеке. Мой любимый печальный призрак, за твою улыбку я разорву основы мироздания и убью богов, а если их нет — то создам их, чтобы они исправили твою судьбу. Ты будешь счастлив.