Михаил Анохин - Проклятая повесть

Например, Людмила Михайловна не видела ничего загадочного в Адамове: – Ты, Лева, все время проблему из ничего делаешь, – говорила она, попыхивая сигаретой.

– Люди, как тебе известно, бывают разные: угрюмые, замкнутые эгоисты-себялюбцы и общительные, приятные. Одни в горестях и напастях замыкаются, ожесточаются, другие, напротив…

Но в этот раз она не договорила, потому что Лев Петрович темпераментно взмахнул руками, словно собирался взлететь, вскочил с дивана и картинно воздел руки к потолку:

– Голубушка! Ты бы мне еще рассказала о типах нервных систем и что-нибудь из области психологии! У меня из ума нейдет смерть этого Мерцалова и такое резкое, неожиданное выздоровление остальных. Я тщательно проанализировал истории их травм, запросил истории болезней из поликлиник – словом, проделал колоссальную работу, а ты мне такие банальности говоришь!

– Ну и что ты выяснил, Лева? Да садись ты, чего стоишь предо мной в позе Отелло?

– Много чего, – Битюгин, продолжал стоять перед супругой.

– Много чего – это ничего, – прокомментировала Людмила. – Пойдем лучше чая попьем, уже десять вечера, а у тебя дурная привычка сидеть допоздна в своем кабинете.

На кухне, прерванный разговор об Адамове продолжился, и начал его Лев Петрович.

– Так вот «много чего» – это значит «много чего». Вначале не было никаких факторов, которые бы могли привести к скоропалительной смерти. И заметь: вскрытие показало, что смерть наступила от недостатка сердечной деятельности! Эта странность усугубляется тем, что с сердцем-то был как раз полный порядок! И до травмы, и после травмы! Согласись, что перелом голени, пусть и усугубленный долговременным сдавливанием, вовсе не повод для острой, скоропалительно протекающей сердечной недостаточности?

– Ну и как ты это себе, объясняешь? – в голосе Людмилы были скепсис и любопытство. Сказанное мужем, действительно, не укладывалось в привычные представления медицины.

– А я тебя сейчас ошарашу? – Битюгин отставил допитую чашку чая. – Так вот: ни как!

Он выждал паузу, наслаждаясь видом супруги. А вид у неё был обидчивый, словно ребенку пообещали «страшную, таинственную сказку», а в результате вместо сказки выдали такую банальность, что хоть плачь от обиды. Людмила не заплакала, а проглотила комок обиды и, стараясь придать голосу равнодушие, сказала:

– Действительно, ошарашил. Стоило было из-за этого огород городить?

– Голубушка! – Лев Петрович был явно доволен произведенным эффектом. – Ведь ты просишь объяснения. Так?

– Садист, ты, Лева, вот что я тебе скажу.

– Виноват, привычка доводить любую мысль до абсурда, а жизнь и есть чистейший абсурд!

– Жизнь не абсурд, Лева, а такие, как ты, доводят, действительно, очевидные истины и факты до абсурда. Разве не абсурд в одиннадцатом часу ночи на кухне в первый наш, можно сказать, медовый месяц вести разговор на философские темы?

– Но, голубушка! Это же интересно! Это же потрясающе интересно! Я ведь не все сказал, я ведь, может быть, наиглавнейшего не сказал!

– Скажи, Лева, скажи, а то ведь лопнешь, если не скажешь. Так что же «наиглавнейшее»?

– Злость, голуба, злость! Этот мальчик-то, Трунов, выяснил одну деталь, которая произошла накануне в той палате и которая, по понятным причинам, не вошла в историю болезни, – и он опять сделал паузу, наблюдая за супругой.

– Лева, я тебя сейчас ударю! – Людмила шутливо замахнулась на мужа. Ей и на самом деле захотелось ударить его.

– Не так все просто, голубушка. Если бы я прежде не навел справки об умершем Мерцалове, если бы у меня не было четкого и ясного представления…, о скажем так, психологическом портрете, о морально-нравственном облике, то рассказ Трунова ничего бы мне не дал. Дело в том, что в палате между Адамовым и Мерцаловым произошел резкий, неприятный разговор. Почти ссора. Все произошло примерно так: Адамов: «Здравствуйте, друзья-товарищи по несчастью». – Битюгин посмотрел на ироничную улыбку супруги и поправился: – Допускаю, что на самом деле он сказал не так, как-то иначе пытался познакомиться с теми, кто лежал в палате, но Адамов не мог чего-то такого не сказать! Уверен. Его можно понять: ведь лежал Адамов все время один, соскучился по общению. Реакция у всех лежавших была сообразно их психологии и отношению к собственному несчастью. Ты и сама прекрасно знаешь, как сильно отличаются люди друг от друга в этой ситуации.

– Так, – перебила мужа Людмила, – я догадываюсь, что умерший Мерцалов послал Адамова к черту и тем самым предопределил свою судьбу. Так?

– В общем, да, – Битюгин развел руками, как бы говоря: «Все, мне к этому нечего добавить».

– Не смеши, Лева! В мире столько людей посылают друг друга не то что к черту, но и во все самые срамные места и ничего! Живут и здравствуют! Ты пытаешься из, действительно, странных фактов создать не менее странную теорию.

– С чего ты, голуба, взяла, что я создал теорию? Я ведь ясно сказал, что никак объяснить это не могу! Теории объясняют, а я не могу объяснить.

– Хочешь, я тебе дам один адресок: там, по средам, собираются «объясняльщики – аномальщики», – на этот раз она торжествовала, потому что выражение лица Битюгина было глуповатым.

– Бывала, бывала я на этих собраниях, тоже ведь, знаешь, увлеклась как-то всем этим необычным, чудесным, загадочным. Играла во мне дурь.

Теперь наступила очередь Битюгина задавать вопросы:

– Ну и как они тебе показались?

– Да плохо показались, плохо! Хотя… – Она на минуту задумалась.

Лев Петрович терпеть не мог таких пауз и потому встал из-за стола.

– Ты куда? – Спросила Людмила.

– Пока ты думаешь, что сказать, я воды в чайник налью.

– Я думаю вот о чем: тебе следует там побывать и послушать этих господ-товарищей. Коли в тебе дурь «аномальная» играет, то самая пора… доспел, значит.

На следующий день, в обед, Котова позвонила куда-то и через полчаса зашла в кабинет мужа и дала ему адрес, как она сказала: «не хорошей квартиры».

– Булгакова вспомнила? – Усмехнулся Битюгин характеристике квартиры, данной супругой.

– С тобой, Лева, вспомнишь и Фому Аквинского, не то, что Булгакова. Не удивлюсь, если в один из дней не предложишь мне сходить на исповедь в церковь. Предупреждаю сразу, что не пойду.

– Грех есть, да? – он дотронулся до талии жены.

– Лева, хулиганить на рабочем месте, в нашем возрасте, неприлично. А кто без греха… знаешь ведь? – Людмила шепнула ему на ухо.

Насчет исповеди и церкви Людмила сказала не с бухты-барахты, потому как знала, что Битюгин на старости лет крестился. Однако Людмила улучила удобный момент, чтобы вот так, косвенно, выразить своё отношение к возможной религиозности супруга.