Михаил Анохин - Проклятая повесть

Как и было обещано Огарковой, Лялькин появился в её квартире через неделю, вернувшись из Томска. Он нашел Зинаиду Яковлевну в превосходном настроении и подумал было, что его наука пошла впрок.

Едва раздевшись, Геннадий Михайлович, сказал:

– Ты, Зиночка, способная ученица. Я предвижу, что ты будешь очень сильным экстрасенсом, когда обучишься этому искусству.

Однако услышал от Кусковой нечто такое, что его ошарашило.

– Я раздумала ехать в Москву.

– Но, но, но тебе же это необходимо! Уж не думаешь ли ты… – Лялькин растерялся и даже подзабыл, что он запросто может сделать с ней, что угодно.

– Знаешь, Гена, – Огаркова теребила в руках шелковой носовой платочек и старалась не глядеть ему в глаза. – Я была у одного экстрасенса, и он меня, кажется, вылечил насовсем.

Это признание Зинаиды было для Лялькина «громом с ясного неба»: он прекрасно знал, что «вылечить» Огаркову можно только единственным способом, который хранится в недрах церкви Христовой и дело это не двух трех дней, а порой и годов и всё требует личного душевного участие.

– Кто он? – Лялькин, стараясь унять охватившее его волнение.

– Ты его не знаешь…

Лялькин грубо оборвал её:

– Не твое дело! Кто он? Где живет?

– Адамов. Он в нашем городе живет, – пролепетала Зина.

Лялькин успокоился. Успокоился потому, что все встало на свои места. Он вспомнил рассказ Битюгина о необычном пациенте и пожалел, что закрутился, завертелся и не придал должного значение этому.

– Он один из нас, – заявил Лялькин уверено, – и потому его, голубушка, излечение ничем не лучше, чем мое. А ну встань! – Приказал Лялькин, – встань и расставь руки на ширину плеч!

Он, словно пес, вынюхивал и обнюхивал, обшаривал пространство вокруг Огарковой своими ладонями, а потом как собака, учуявшая дичь, замер и стоял так, замерев, минут пять. Руки Зинаиды отекли, отяжелели и сами собой опустились вдоль тела, но Лялькин не замечал этого. Он, казалось, не замечал и самой Огарковой: настолько был погружен в себя.

Лялькин был озадачен: источник энергии, какой «напитал» Адамов Зинаиду, был той же самой природы, да иной он и не мог быть. Но вот механизм, каким пользовался Адамов, был неизвестен ему. Более того, энергетическое поле, в просторечии – «аура», было «сшито» и «закольцовано чрезвычайно прочно. Так не умел делать Лялькин. Зинаида была права: Адамов вылечил её. На долго ли? На этот вопрос он не мог ответить и самому себе не то, что Зинаиде. Зависть к Адамову вспыхнула с огромной силой, и Лялькин возненавидел его той лютой, истекающей желчью ненавистью, которая лишает людей покоя и превращает их жизнь в ад.

– Ты дура! – Выкрикнул Лялькин, – и умрешь без моей помощи. Расскажи, как он тебя «лечил?»

Об Адамове Огарковой сообщила заведующая библиотекой, известная нам особа, Таткина Галина Николаевна. Она пообещала «подруге» устроить «прием» на сеанс вне очереди.

– Знаешь, – тараторила в трубку Галина Николаевна, что было вовсе несвойственно ей. – Он свою тещу от рака излечил, и она, теперь у него вроде секретаря-распорядителя. Я её хорошо знаю, живем в одном доме. Я бы так и не узнала в жизнь об этом, – Галина Николаевна хотела рассказать все и сразу, перескакивала с место на место, как сорока на помойке, а дело было так.

Зинаида Фоминична Дюдягина, (так звали, величали тещу Адамова), проживала на одной лестничной площадке с Таткиной и в силу этих обстоятельств Таткина знала о несчастье, постигшем Дюдягину в связи с гибелью дочери и внука. Знала она и о смертельной болезни соседки. Зинаида Фоминична была женщиной открытой, общительной – словом женщиной старой, советской закваски, с распахнутой настежь душой.

Однажды, встретившись в лифте, Таткина поинтересовалась о здоровье Зинаиды Фоминичны, и та в простоте своей рассказала, как её вылечил зять.

Теща Адамова оказалось женщиной энергичной, деятельной. Зинаида Фоминична уговорила Адамова сходить в церковь: «Поди, крещенный?» Большого труда составило уговорить его исповедоваться и причаститься. Известный нам благочинный отец Владимир хорошо знал свою прихожанку и не отказал ей в просьбе причастить зятя, «не в общем порядке».

Благочинный полагал, что сила благодати Господа от этого не убавится.

Но Зинаида Фоминична на этом не успокоилась и настояла еще на одном – чтобы священник дал благословение на излечение недужных людей.

– Не могу я этого, – упирался благочинный, – ибо не знаю, какой силой творит сие твой зять.

– Добротой своей, батюшка, единственно добротой и сердцем своим, испытавшем сокрушение, – говорила Зинаида Фоминична, стоя на коленях перед благочинным.

Не долго «упирался» отец Владимир, сдался и благословил Семена на «богоугодное дело». Тот искренне в это поверил, так как всего- то требовал от болящих, чтобы они пожелали целителю излечение от недуга.

В богоугодности дела убеждала Адамова и его теща, так как, по её представлениям, желать доброго ближнему своему Христос заповедовал.

Теперь вернемся к тому, что рассказывала Огаркова, Геннадию Петровичу Лялькину.

– Ты меня спрашиваешь, как он меня лечил? – переспросила Зинаида Яковлевна. – Так вот: я не знаю, как он меня лечил. Эта женщина, теща его, сказала мне, чтобы я всем сердцем, всей душой пожелала ему, то есть этому экстрасенсу Адамову, здоровья.

– И все? – Лялькин остановился перед Зинаидой. Ему не сиделось на месте, он кругами бегал по комнате, как таракан по горящей сковородке.

Конечно, он хорошо представлял себе суть дела, но ему интересно было знать, как же справилась с этим Огаркова.

– Не все! – почти выкрикнула Зина. – Думаешь, это просто было?

Лялькин отлично понимал, что это действительно была не простая задача, более того, закрывавшая ему, лично, дорогу к общению с Адамовым.

– Не думаю, но ты же смогла? Как? – с надрывом в голосе спросил Геннадий Петрович.

– Ну что ты меня мучишь! Что ты в мою душу лезешь?!

– Как! – властно, прикрикнув, спросил Лялькин, и глаза его недобро сверкнули из-под нависших бровей.

Огаркова всхлипнула:

– У меня, Гена, был ребенок… Да не пугай ты меня своими глазищами! Да, был! Он умер, едва научившись говорить «мама».

Огаркова заплакала.

– И ты… – начал, было, Лялькин, но Зинаида прервала его, выкрикнув: «Да! Да! Вот именно! Именно так! Я представила Адамова тем ребенком, и жалость переполнила меня, а потом, потом…

– А потом на тебя обрушилась волна сострадания, так?

Ей показалось, что Геннадий Петрович, спрашивая ее, скрипнул зубами, словно испытывал страшную боль. Действительно, Лялькин испытывал боль, но не телесную, а душевную. Это была боль зависти к Адамову и одновременно удовлетворение тем, что силы, которым он служит, явили в мир предтеч воплощенного Иалтабаофа, иначе называемого Антихристом. Оружие его – добро, оборачивающее злом. Обращение в действие намерений, ведущих душу человеческую в ад.