Антонина Ванина - Стратегия обмана. Политические хроники

При упоминании семьи Гольдхаген, полковник насторожился:

— А про отца она ничего не говорила? Или прадеда?

— Вы о тех фотографиях? — понял доктор Вильерс, — Нет, я ещё не говорил с ней об этом.

— Но хоть какие-нибудь биологические пробы ты у неё брал?

— Я пытался провести ультразвуковое исследование.

— И как?

— Я не нашел селезенку, — произнёс доктор чуть ли не со скорбью. — А ещё правую почку и поджелудочную железу. Про бывшую пищеварительную систему я лучше даже не буду пытаться говорить и перечислять, чего там не хватает. А еще нет нижней и средней доли правого легкого. Я вообще не понимаю, как она может при этом курить. Если честно, я в первый раз встречаю такую аномалию.

— Какую аномалию?

— Но как же? Столько жизненно важных органов и нет. Простому смертному даже при нынешнем уровне медицины не выжить с такими потерями.

— Ну, так Гольдхаген и не смертная. Печень то у неё есть?

— Да.

— Этого вполне достаточно. Ты хоть спрашивал, где она успела потерять почку с селезенкой?

— Спрашивал. Она предполагает, что после бомбежки во время Второй мировой. Говорит, что всех, кто был тогда с ней рядом, разбросало по кускам, а сколько времени она сама пролежала без сознания, не знает. Вот это и удивительно, что организм альвара в виду своего бессмертия может функционировать без многих, казалось бы, необходимых органов.

— Поздравляю вас с открытием, — монотонно произнёс полковник, ибо его эти откровения ничуть не впечатлили.

— А ещё мы сделали ей рентген, — произнес доктор Вильерс и многозначительно замолчал.

— И? — потребовал объяснений полковник.

— Лучше сами посмотрите.

Когда доктор показал полковнику несколько снимков, тот понял, что так заинтересовала Вильерса. Снимок головы, туловища, ног, рук и везде видны то пули, то осколки от разрывных снарядов.

— Вот это ваш сердечник, — прокомментировал доктор, показывая на снимок черепа — Деревянная оболочка давно рассосалась, остался только металл.

Металл испещрил все тело Гольдхаген и мелкими осколками засел глубоко в теле. Как альвару ей это никоим образом не мешало, но очень наглядно демонстрировало, что у восьмидесяти шестилетней альварессы жизнь была не из лёгких.

— Я показывал Гольдхаген эти снимки, она даже смогла сказать, какую пулю от кого, когда и где получила. Я предложил сделать несколько местных операций и подчистить организм от инородных тел, но она отказалась, говорит, что это на память.

— Надеюсь, сердечник из-под черепа ты не предлагал ей извлекать? — поинтересовался полковник, не сводя с доктора багровых зрачков. Доктор намёк понял и больше про извлечение пуль не говорил. — Мне интересно другое. Расскажет ли она, как стала альварессой и почему так сильно после этого изменилась?

— Вы все ещё подозреваете, что шишковидную железу, что извлек у вас доктор Рассел, он вживил ей?

— Даты совпадают, Лесли, — в задумчивости заметил полковник. — Можно же установить, есть ли между мной и Гольдхаген подобие биологического родства или нет?

— Попробовать можно, — пожал плечами доктор, — но для этого надо залезть глубоко в подкорку. Я не доктор Рассел, боюсь, не хватит смелости.

— А любопытства? Признайся, тебе не может быть не интересно узнать какова природа альваризма у Гольдхаген.

— Я думаю, будет легче спросить её саму.

Александру Гольдхаген не выпускали из медлаборатории уже три недели в виду необходимости реабилитационных мероприятий. Как только к ней вернулся благоприятный для посторонних глаз облик, её отвели в допросную оперативного отдела, что расположился по соседству.

Полковник вошёл в комнату и сел за стол напротив блондинки, молча накручивающей на палец и без того пружинообразную прядь. Слишком обыденный даже кокетливый жест для женщины. Но вот её хмурое лицо и недобрый взгляд придавали Гольдхаген не самое дружелюбное выражение.

— О, старый знакомый, — наконец произнесла она с мрачной интонацией. — Что-то ты мне когда-то говорил про питие крови без насилия. Ну, извини — обстоятельства, не удержалась.

— Они волнуют меня меньше всего.

— Да ну? А где я тогда нахожусь? Что это за, мать его, бункер без окон? Альварская тюрьма? А что это за доктор Менгеле? Почему он постоянно что-то вливает мне в вены, а потом выкачивает из меня кровь?

— Берёт на анализ, — настойчиво поправил её полковник. — И не надо обижать доктора Вильерса грубыми словами. Он хороший специалист и куда добрее своих предшественников.

— Ну, спасибо, что кожу не сдирает заживо, — буркнула она.

— Может, о другом поговорим? — предложил полковник. — Всё-таки давно не виделись, почти десять лет. Как твои дела, как жизнь? Много ли изменилось?

— А сам как думаешь?

— Нечего огрызаться. Я же не знаю, что считать исходной точкой. В полиции говорят, что ты с группой единомышленников задумала и осуществила подрыв отеля в Брайтоне.

— Наглая ложь.

— Хорошо, допустим. Но в ВИРА ты состоишь?

— Да, — вот так просто и без запинки произнесла она. — я Алистрина Конолл, боец повстанческой армии за свободу Ольстера от британской оккупации.

Полковник только тяжело вздохнул, предвкушая, что на это признание потом скажет Ричард Темпл, когда прослушает запись этого допроса.

— Нет больше никакой Алистрины Конолл, — произнёс полковник, — она умерла в тюрьме от истощения, напоследок спятила от голода и напала на охранницу, после чего печень не выдержала чужой крови и отказала.

— Что за ахинея? — скривилась Гольдхаген.

— Не ахинея, а заключение о смерти. Или ты хочешь вернуться обратно в тюрьму Глазго, досиживать срок?

— У меня нет никакого срока. Суда не было, доказательств нет. Меня оболгали.

— Кто?

— Следствие.

— Если твоё место жительство по всем документам в Белфасте, то, что ты делала в Глазго?

— Приехала погулять в парке.

Чувствуя, что беседа не заладилась, полковник решил сменить тактику.

— А я ведь знал твоего отца. — Заметив, как изменился прищур её глаз, полковник понял, что на правильном пути. — И знал твою двоюродную тетю Иду Бильрот. И твоего прадеда профессора Книпхофа тоже.

— Откуда ты мог их знать? — с недоверием спросила она.

— В 1895 году они приезжали в Лондон по приглашению моего работодателя. Я имел честь пообщаться с каждым из них. Между прочим, ты очень похожа на свою тетю Иду, вернее была похожа, когда была юной девушкой. — Видя как меняется её выражение лица со снисходительного на настороженное, полковник решил её дожать. — И сестра твоя тоже была похожа и на неё, и на тебя. Кстати, где она теперь?

— Как вы все задолбали, — вздохнула Гольдхаген, — нет у меня никакой сестры.

— Кто-то еще спрашивал тебя о ней?