Антонина Ванина - Стратегия обмана. Политические хроники

— Да, моя персональная жертва Ицхак Сарваш. Понятия не имею, он-то откуда это взял.

— От меня.

И полковник показал Гольдхаген старые фотографии, которые купил в Мюнхене у принципиальной хранительницы университетского архива. Гольдхаген долго разглядывала те три карточки, прежде чем уже дрогнувшим голосом спросить?

— Откуда они у тебя? Они были в нашем семейном альбоме, в Мюнхене.

— Мне сказали, альбом реквизировал университет, когда ты или твоя сестра съехала с квартиры, и она пустовала.

— Всё растащили, уроды, — не без раздражения выдала она и тут же прибавила. — хотя, правильно сделали. Иначе бы всё сгорело после бомбежки. От дома-то ничего не осталось.

— Куда ты уехала во время войны?

— На Восточный фронт.

Полковника немало удивил такой ответ, ибо он прекрасно знал, что нацисты женщин в армию не призывали.

— И что ты там делала? — осторожно спросил он.

— Погибла под Сталинградом, — без всяких эмоций ответила Гольдхаген, всё ещё изучая одну из фотографий. — Ну, наверно в официальных документах должно быть написано так: «Александра Гольдхаген из службы связи испытательного батальона погибла вместе со всем батальоном в Сталинградском котле, когда Красная армия пошла в наступление».

— И что было потом?

— Что потом?

— Когда ты погибла, куда ты пошла?

Гольдхаген недобро ухмыльнулась.

— Под землю к этим белобрысым тварям. Знала бы, что им хоть корову загрызть, хоть человека заживо выпить — одно и то же, ни за что в жизни бы не связалась. Кто они такие, ты можешь мне объяснить?

— Гипогеянцы, такие же альвары, как и мы с тобой, но живущие под землей многие века, потому что отвыкли от солнечного света. А ты знаешь имена тех, кто был под землей с тобой?

— Ну, разумеется. Нас было десять — пять мужчин и пять женщин — Саватий, Танасис, Игдамнай, Сычай, Ромоло, Калиопи, Лусинэ, Чернава, Амертат.

— Амертат? — уточнил полковник.

— Долбаная ведьма, сатанистка, — словно выплюнула Гольдхаген. — Ты что, тоже её знаешь?

— Немногим альварам выпадает столь тяжёлое испытание, как близкое общение с ней. И сколько времени ты была с той компанией?

— Год, наверное, потом сбежала наверх.

— Каким образом? Самостоятельно выбраться из Гипогеи, особенно если находишься там только год, невозможно.

— А я молила Бога о спасении, и он помог, — потерев шею, сказала она и тут же прибавила. — В тюрьме у меня забрали все личные вещи.

— Они у нас.

— Так верните крест, мне без него неуютно в вашем непонятном заведении. Сколько вы меня будете здесь держать? И дайте уже сигареты, я три месяца без них.

— Ничего, отвыкнешь.

Видимо отказ дать курево подействовал на женщину не самым лучшим образом, и она пошла в наступление:

— В чем вы хотите меня обвинить, опять в Брайтоне? Да не взорвала я эту суку Тэтчер, а если бы и замыслила подобное, то довела бы дело до конца, уж поверь. Я знаю своё дело, и промахи допускала редко. Например, когда ты слонялся в метро и помешал мне.

— А, так это я помешал взорвать тебе бомбу? — и полковник рассмеялся, — ну извини, не знал.

— Ты ж ни черта не понимаешь, — сощурившись, произнесла она, — ты же жертва британской пропаганды.

— Мне уже 549 лет, девочка, — сообщил ей полковник — и у меня около двухсот лет выслуги в различных войсках, и что такое война я знаю не из книжек и газетных репортажей. Так что сделай милость, дай мне самому решать, что может быть правдой, а что наветом. За долгие годы я научился разбираться в подобных вопросах.

— И где ты служил?

— Первое мое сражение прошло в 1456 году около осажденного Белграда.

Глаза Гольдхаген заметно округлились:

— Белграда? Так ты что же, серб?

— Я секей, и был там в составе венгерских войск Яноша Хуньяди.

— Да? — произнесла Гольдхаген почти разочаровано, и от былого её интереса не осталось и следа. — А я уже подумала, ты мой брат во Христе, а ты банальный папист.

— Приятно слышать от мнимой ирландки-католички, — ответил любезностью на любезность полковник.

— Я не ходила в тамошние церкви, — как бы невзначай заметила она.

— А я никогда не воевал с ортодоксами. Ты, я так понимаю, принадлежишь к русской Церкви. Доктор Метц, кажется, уезжал жить в те края.

— Уезжал, — кивнула Гольдхаген.

— А я во время Крымской войны был на стороне России в Греческом легионе и участвовал в обороне Севастополя.

Гольдхаген изучающе на него посмотрела и спросила:

— Воевал с англичанами?

— Я всегда был верен себе, и потому в первую очередь шёл на ту войну, чтобы воевать против турок и на стороне тех, кто желал освобождения Европы от османского ига.

Гольдхаген обдумала и эти слова и неожиданно заключила:

— В доверие ко мне втираешься? В Севастополе ты воевал с англичанами, а после переехал в Лондон, чтобы служить им?

— Для меня вопрос стоял иначе. И кстати, открой секрет, чем тебе досадили британцы?

— Ты правильно помянул Крымскую войну — у меня врожденная память предков.

— И только? — саркастически спросил он.

— Не только, — посуровела она. — В Первую мировую я своими глазами видела, на что способны англичане на войне. Во Вторую, увидела ещё больше. Но вся глубина их духа, это вонючее дно, мне открылась только в Ольстере.

— И как ты вообще туда попала, с твоей-то врожденно-приобретенной нелюбовью?

— Как попала? — переспросила Гольдхаген, и тут же в её глазах загорелся лукавый огонёк. — А давай я тебе всё расскажу. Терять мне вроде бы уже нечего, раз Алистрина Конолл умерла в тюрьме, где сидела за то, чего не совершала. Только учти, рассказ будет длинным, всё-таки это семнадцать лет моей жизни. Но дай мне сигарету, хотя бы одну.

Больше семи часов полковник слушал историю её жизни и задавал уточняющие вопросы. Когда он покинул допросную комнату, инженер за записывающим пультом выглядел выжатым как лимон — при таких долгих беседах двух никогда не устающих альваров он ещё не присутствовал.

— Сворачивайся, Фред, — произнёс полковник, — наконец закончили, можешь идти к себе отсыпаться.

— Хорошо. Сейчас только зарегистрирую запись и сдам международникам…

— Завтра сдашь, — оборвал его полковник.

— Но всё равно надо отдать людям Темпла, — вяло запротестовал тот.

Полковник Кристиан решил внести ясность.

— Ты хоть немного вслушивался, что она тут говорила?

— Да, но…

— Я не уверен, что Темплу тоже стоить слушать это. Иди к себе, Фред, я должен подумать до завтра, что с этим всем делать.

— Ну, хорошо, — озадаченно кивнул инженер. — Только не тяните, Темпл умеет устраивать проблемы другим.

— Знаю.

Полковник ещё долго оставался в приборной и смотрел на стопку кассет, что записал Фред на этом сеансе, и не мог придумать, что же с ними делать. То, что поведала ему Гольдхаген, походило на лихо закрученный шпионский детектив, но полковник был уверен, что она говорила правду — даже женщина не способна придумать такую ложь. Меньше всего полковника заботило её признание, что свою криминальную карьеру она начала с контрабанды — всё-таки почти двадцать лет прошло, и все сроки давности уже истекли. Но то, что Гольдхаген списанный в расход агент РУМО с позывным Кастор-573, означало только одно — Ричард Темпл предпримет всё возможное и невозможное, чтобы не выпустить Гольдхаген из Фортвудса. Потому что она носитель настолько взрывной информации о деятельности американских спецслужб в Европе, какую живым людям знать не положено — в противном случае они становятся мертвецами. А альвара нельзя убить, Гольдхаген можно только надежно упрятать в подвальную тюрьму особняка лет на пятьдесят-сто, как некогда сэр Джеймс закрыл там Мери для устрашения гипогеянцев.