Борис Левандовский - Хэллоуин

Он натянул на нос окуляры с длинными заворачивающимися за уши дужками, в которых глаза стали казаться втрое больше. Это придало облику профессора комичности, неприятным образом оттеняя сказанное ранее.

– Эх, право, жаль вас в расход пускать, – радостно щебетал Алексей Гаврилович. – Вы парень с выдумкой, благородных устремлений, даром что мелкопоместный. Может, и вышло б из вас что путное.

Данила заерзал по столу, да где там – ремни держали крепко, ни в жизнь не справиться. Весьма не понравилось студенту упоминание о собственной персоне в прошедшем времени, а еще руки профессора, точнее, их небрежность и та ловкость, с которой они перебирали хирургический инструмент. Руки эти, без сомнения, до локтей пропитаны чужой кровью. Тут Даниле Ефимову сделалось по-настоящему страшно.

– Вот что… Полагаю, вы имеете полное право знать. Или можете толковать сие откровение как мою прихоть. А что: обоюдовыгодное предприятие для нас обоих. Для меня – возможность излить душу, а для вас пусть и несущественно, но продлить срок собственного бытия.

Тут Данила не мог не согласиться. Студент пришел к выводу, что его собираются лишать жизни, и шанс отдалить сей тягостный момент, бесспорно, был в его интересах. Отвечать юноша не стал, ибо отвлекся на склянки за спиной несостоявшегося тестя. Там уж было на что взглянуть! В прозрачной жидкости плавали искромсанные человеческие тела. Точнее, обрубки – иные были укорочены на треть, иные по торс, а от иных и вовсе лишь головы остались. Таращится голова на Данилу выпученными глазами, словно хочет сказать: «Э, брат, все мы через это прошли, и тебе, соколик, своей участи не миновать». Смотреть становилось невыносимо еще и оттого, что кое-кого студент знал лично, а рыжеволосого юношу к тому же довольно близко. Он звался Степкой Рубаном и был отчислен в минувшем году за прогулы. Загуливал Степка часто и, знать по всему, загулялся.

Стало Даниле вконец дурно, а профессор продолжал говорить без умолку. Видимо, и взаправду хотел душу излить, вот только проку от этого студенту с гулькин нос. Дергаться также не имело смысла: потеряй сейчас Алексей Гаврилович в его лице слушателя, так вместо рассказов приступит к действиям совсем иного рода.

– …И вот в пору Крымской войны были среди нашего медсостава американцы. Имел я удовольствие познакомиться с некоим Милдретом Уайтом из Нового Орлеана. Несмотря на имя свое заковыристое, человеком он был преинтереснейшим. Личность его являла собой любопытную смесь крайне толкового хирурга и, как выяснилось, адепта раздела магии, именуемой вуду. Колдовское это учение в Америку привезли рабы с Черного континента. Я не являюсь историком, но имею подозрения, что жители Африки успешно практиковали вуду столетиями.

«Он умалишенный», – все более ужасаясь, подумал Данила. Смутные надежды стать хотя бы экспонатом, полезным мировой медицине, таяли на глазах. Его выпотрошит ненормальный старик, страдающий одышкой, после чего засунет останки в склянку… Забавы ради?

– Сомнение, читающееся в ваших глазах, мне понятно. Я и сам, по правде сказать, поначалу сомневался, но, как говорят в народе, «утопающий хватается и за соломинку». Ты имел удовольствие быть знакомым с моим сыном Виктором?

«Еще какое», – уныло подумал Данила, но ответил кивком. Чертовщина начинала обретать формы, и следовало слушать внимательнее. Собственно, от этого зависело его ближайшее будущее.

– Виктор серьезно болен… был серьезно болен. Недуг вытягивал из него все силы, истощая и превращая в бледную тень. Я был бессилен и мог лишь наблюдать, как мой сын медленно угасает.

Что-то гулко грохнулось об пол. Алексей Гаврилович воровато оглянулся через плечо, в его глазах промелькнуло нечто новое. «Не иначе страх?» – подивился студент. Разум решительно отказывался вообразить, что же могло напугать этого вурдалака в человечьем обличье. Профессор схватил ланцет, занес его над животом студента, когда звук повторился с удвоенной силой. Ему вторил еще один, совсем иного рода: низкий утробный вой или стон, от которого кровь стыла в жилах.

«Какое же злодейство ты совершил?!» – подумал юноша.

Профессор же замахнулся для удара, противненько взвизгнул, схватился за сердце и осел на пол, словно мешок с требухой, успев вонзить хирургический инструмент Даниле в бедро. Студент и испугаться-то как следует не успел.

Непонятно было, радоваться или скорбеть по, возможно почившему, профессору: ремни продолжали крепко держать, голова из банки таращилась пустым взглядом, ланцет торчал из бедра, а за небольшой дверкой, ведущей из темницы, кто-то скребся и подвывал нечеловеческим голосом – очень уж хотелось ему попасть внутрь.

Спокойно! Студент усилием воли заставил себя расслабиться. Ему отчасти это удалось, хотя инструмент в ноге не способствовал. Данила аккуратно повернул руку до предела, стараясь не вывихнуть запястье, что было бы сейчас весьма некстати. Он потянул ланцет за ручку, пытаясь не думать о том, хватит ли замаха извлечь его полностью. Картинка перед глазами предательски поплыла, но молодой человек ухватил подлое сознание, вперившись глазами в склянку с головой Степки. «Он не смог», – сказал себе студент. Он не смог. Он не смог, оннесмог оннесмог оннесмогоннесмог, – крутилось в голове. Ланцет поддался, плавно пополз вверх, движимый дрожащими пальцами, попутно рассекая близлежащие ткани. Данила сжал зубы так, что они заскрипели. Извлеченный на две трети инструмент застыл – дальше ремни не позволяли.

За дверью бесновалось чудовище, по костяшкам пальцев побелевшей руки, сжимающей ланцет, лениво ползала муха.

– Спокойно, – Данила понял, что говорит вслух, но это даже помогало лучше сосредоточиться. – Ты справишься.

Перебирая пальцами, он спустился от ручки к черенку и, приблизившись к основанию раны, снова потянул. Ланцет выскользнул так непринужденно, словно бы и не держала его бренная плоть. Не ожидавший столь легкой победы Данила едва не выронил инструмент, вскрикнул и сжал кулак, тяжело дыша. На лбу выступила испарина.

Усмирив дыхание, он медленно повернул ланцет в руке, лезвиями к ремню, и надавил. Рассек кожу, поморщился, сместил лезвие ниже.

Со студента уже семь потов сошло, а он и половины не одолел. Рука от неудобства расположения затекла и слушаться отказывалась. Голова Степки глазу примелькалась и должного эффекта уже не оказывала, а стало быть, и стимулом служить более не могла.

За дверью установилась тишина, что настораживало.

Данила решил размять онемевшее запястье. Медленно, без спешки повел рукой вниз и вверх. Тут-то чудовище окаянное и возопило вновь, застав студента врасплох. Он вздрогнул от неожиданности, инструмент дернулся в руке, застыл на мгновение на кончиках пальцев и ухнул вниз, под стол, к своему прежнему хозяину.