Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

Был и другой выход. Отчего-то Клим почти не сомневался, что правду знает дядюшка. Ведь признал же он в Анне дочку графа Шумилина. А с другой стороны, откуда дядюшке знать, как эта дочка должна выглядеть? С пьяных глаз взял да и разглядел фамильное сходство? Или тут что-то иное? Что-то, что пока недоступно Климову пониманию? Сказать по правде, его пониманию пока еще многое недоступно. Но ничего, он упрямый…

…О том, что бабка преставилась, Клим узнал, будучи в военном госпитале во Владивостоке. Жизни его тогда ничто уже не угрожало, раны на спине худо-бедно заживали, да и контузия оказалась легкой, но приехать на похороны он никак не мог и в тот момент, признаться, даже обрадовался и ранам своим, и контузии. Ранение было его оправданием. Хотя ни перед кем Клим оправдываться не собирался.

Бабку свою Клим не любил. Нет, начать нужно с другого. Начать нужно с того, что бабка его, своего единственного внука, никогда не любила. Была она старухой странной, нелюдимой, со скверным характером, от которого страдали и слуги, и маленький Клим. За малейшую провинность его секли розгами, бывало, на сутки запирали в комнате, бывало, морили голодом. Розги и голод Клим переносил стоически, а вот запертые двери не выносил. Наверное, в бабкином поместье до сих пор сохранились двери со следами от его ногтей.

Сначала Клим старался быть хорошим, коль уж жизнь распорядилась так, что из родни у него одна только бабка, но очень быстро понял, что старания его ничего не значат, что каким бы хорошим он ни был, бабка его никогда не полюбит и не примет. Бабка любила лишь одного человека, да и то, наверное, только оттого, что человек этот был мертв. Свою маму Клим не помнил, часами всматривался в портрет женщины, которая была бабке дочкой, а ему мамой, пытался нащупать в душе то хрупкое чувство, которое сделало бы его хоть немного счастливее. Может быть, если бы мама была жива… Но мама умерла, оставила его одного с бабкой, а бабка его ненавидела. Она и слуг набирала таких же, как сама – хмурых и лютых, не считавших зазорным лишний раз пнуть бестолкового мальчишку, который вечно путался под ногами. Пинать пинали, но по-настоящему не били никогда, бабка оставляла эту привилегию за собой. Перед тем как взяться за розги, она доставала кисет с табаком, делала понюшку, чихала долго и с упоением, а потом говорила:

– Иди сюда, ублюдок.

Тогда Клим еще не понимал значения этого слова, лишь чувствовал, что это что-то обидное, а когда осознал, возненавидел бабку еще больше. За розги, за запертую, исполосованную детскими ногтями дверь, а больше всего за холодное равнодушие.

Светлые дни в его жизни случались лишь один раз в год. Дни эти Клим привык считать днями рождения. К ним в доме готовились заранее. За две недели Клима переставали пороть, чтобы сошли синяки и следы от розог, кормили так, что с непривычки начинал болеть живот, наряжали в новую, до ужаса неудобную одежду. Бабка заходила в его комнату, садилась в кресло, смотрела долгим, тяжелым взглядом, потом говорила всегда одно и то же:

– Если он спросит, говори, что всем доволен.

Он – это тот человек, который раз в год превращал унылую жизнь маленького Клима в праздник. Человек приходил на рассвете, в комнату Клима заходил без стука, так же, как до этого бабка, садился в кресло. Вот только взгляд его был иным, пусть долгим, пусть тоже довольно тяжелым, но от этого взгляда не хотелось спрятаться под кровать.

– Как дела, мальчик?

Человек всегда спрашивал одно и то же. И Клим отвечал привычное:

– Спасибо, господин. У меня все хорошо.

Верил ли ему человек? Наверное, сначала, пока Клим был еще совсем маленький, верил. Он трепал Клима по голове, оставлял конфеты и подарки, которые Клим тут же прятал в тайнике и берег как зеницу ока, а потом запирался в кабинете с бабкой.

О чем они там разговаривали, Клим не знал. Однажды пытался подслушать, но был пойман Никифором, старшим слугой, и с позором выдворен из дома. После ухода человека бабка какое-то время переставала обращать на Клима внимание. И это были самые чудесные периоды его жизни. Они стали бы еще чудеснее, если бы не головные боли, страшные, выматывающие, лишающие человеческой сути. Голова болела столько, сколько Клим себя помнил. И окружающий мир был серым столько же, сколько он себя помнил. Он расцветал радугой лишь перед приступом, и оттого радугу Клим ненавидел. Однажды после особо тяжелого приступа, который уложил мальчика в постель на целую неделю, бабка пригласила врача. Тогда-то Клим и узнал, что его болезнь называется мигренью. Вот только помочь врач ему так и не смог. И все последующие доктора тоже…

Его жизнь бежала по раз и навсегда заданному маршруту, значимыми вехами на котором были лишь визиты человека. Клим уже начал думать, что так станет продолжаться всегда, но в один из дней рождения все изменилось.

– Как дела, мальчик? – привычно спросил человек.

– Спасибо, господин. У меня все хорошо, – так же привычно ответил Клим.

На этом разговор их должен был окончиться, но не на сей раз.

– Собирайся, – сказал человек и встал со стула. – Мы уезжаем.

– Я готов! – Он не стал даже спрашивать, куда они уезжают. Он онемел от свалившегося на него счастья.

Человек ничего не ответил, лишь посмотрел на Клима пристально, а потом погладил по голове. В этот момент Климу захотелось, чтобы человек этот был его отцом. Ведь был же у него отец!

А бабка разозлилась. Впервые за все время она повысила на гостя голос. От сиплого ее крика не спасала даже запертая дверь, и Клим с ужасом подумал, что гость уступит, передумает.

Не уступил, не передумал. Из отчего дома Клим вышел в том, в чем был, даже подарки из тайника забрать не успел. Не беда, человек только что сделал ему куда более значимый подарок.

Это и в самом деле был подарок – билет в новую жизнь. Клим стал одним из самых молодых студентов Николаевской инженерной академии. Академия и заменила ему семью. Оказалось, у него есть способности к точным наукам. Оказалось, он толковый, смекалистый и на диво выносливый. Очень быстро Клим стал одним из лучших. И неудивительно – ему хотелось быть лучшим, после стольких лет серой, словно опутанной паутиной жизни он нашел свое место и свое признание!

В дом бабки он вернулся лишь однажды, да и то лишь затем, чтобы забрать из тайника подарки. Он был еще молод, почти мальчишка, он все еще верил в чудеса. Наверное, оттого попытался поговорить…

Она не стала. С тоской посмотрела на по-прежнему стоящие в углу ее комнаты розги, но ударить больше не решилась. Мальчик вырос…

Анне казалось, что о душевных терзаниях она знает все. Увы, лишь казалось. От того, что они с Тумановым заключили перемирие, легче не стало. Умом она все понимала, даже кое в чем соглашалась, но сердцем… Видно, не зря говорят – сердцу не прикажешь. А когда сердце это влюблено?..