Роберт МакКаммон - Корабль ночи

– БОНИФАЦИЙ! – крикнул Кип.

И тогда, очень медленно, дверь открылась.

Перед ним стоял Бонифаций в грязной белой рубашке, потный; в каждой капельке пота на темном лице ярко блестел отраженный огонь костра. «Уходите отсюда!» – резко сказал он и хотел закрыть дверь, но Кип уперся в нее рукой и попытался войти.

Церковь заливало красное сияние, населенное стремительным скольжением теней. Многие сиденья действительно были вырваны и пошли на растопку для костров, а в углу стоял топор. На алтаре Кип заметил горшки и странные бутыли, которые помнил по церемонии в джунглях; на стенах висело три или четыре дешевых металлических распятия, а по полу вокруг алтаря были рассыпаны зола и опилки. Кип покачал головой и уставился на старика. На шее у Бонифация висел стеклянный глаз, круглый зрачок горел красным огнем.

Бонифаций задвинул засов на двери и повернулся к констеблю. По его щеке скатилась и упала на пол капля пота.

– Что вы делаете, старина? – спросил Кип. – Для чего костер?

– Уходите! – повторил Бонифаций. – Как можно скорее!

Не обратив на него внимания, Кип пошел к алтарю, разглядывая разложенные там материалы, жидкости в бутылках, что-то темное в черных горшках. Все это атрибуты вуду, припомнил он, нужные для общения с миром духов. Под перевернутым горшком растеклась неведомая маслянистая жидкость; брошенная в стену бутылка алыми мазками расплескала свое содержимое по краске.

– Возвращайтесь домой! – настаивал Бонифаций. – К жене, к ребенку!

– Для чего все это? – спросил Кип, указывая на странные предметы. Он чувствовал, что медленно и неотвратимо холодеет.

Бонифаций открыл рот и замялся. Глаза у него были испуганные и полубезумные.

– Чтобы… держать их… подальше от нас, – наконец очень тихо проговорил он.

– Перестаньте молоть чушь! – сказал Кип, стараясь подавить злость.

– Они… боятся огня. Я пытался уничтожить ее… но теперь это слишком сложно, а я стар и слаб… и очень устал…

– Уничтожить? Кого , черт побери?

Бонифаций хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему. Кипу показалось, что старик у него на глазах съежился, стал меньше ростом, словно жизнь вдруг покинула его и осталась лишь бренная оболочка с усталыми испуганными глазами. Бонифаций оперся о сломанную скамью, чтобы не упасть, сел, зарылся лицом в ладони и сидел так добрую минуту. Когда он вновь поднял голову, лицо его было изможденным, тревожным, как будто он услышал чье-то приближение. Глаза старика, дико блеснувшие в красном свете, остановились на Кипе.

– Помоги мне, – прошептал Бонифаций. – Неужели ты не можешь мне помочь…

– Помочь? В чем?

– Поздно… – вымолвил Бонифаций, словно говорил сам с собой. – Вот уж не думал, что они…

– Послушайте, – Кип подошел и встал рядом с хунганом . – Уже погибло два человека… возможно, больше. Я хочу знать, с чем мы имеем дело, и думаю, что вы можете мне это объяснить.

– Лодка, – прошептал Бонифаций. – Исчадье ада. Корабль Ночи. Теперь никто не сможет помочь. Они вырвались на свободу, я чувствую. Они вырвались на свободу, все, и никому не дано загнать их обратно, покуда они не исполнят свое предназначение.

Кип нагнулся над скамьей, сверля старика взглядом:

– Говорите. – От внутреннего холода у него ныли кости.

Бонифаций с глубоким вздохом закрыл лицо рукой, и от его жеста на противоположной стене промелькнула огромная тень. Он кивнул, словно уступая чему-то.

– La Sect Rouge – Красное братство. Вы знаете, что это?

– Только понаслышке, – ответил Кип.

– Это самое могущественное и засекреченное тайное общество на островах. Порождения тьмы – покорные орудия в их руках. Ради власти или за плату Красное братство нашлет мор и глад, убьет – хладнокровно и умело. Я знаю. Я сам пять лет состоял в гаитянской La Sect Rouge и за это время натворил немало зла. Я обучился искусству вылепливать восковые подобия своих врагов или тех, кого подрядился убить; медленно, один за другим вгонять гвозди в десны и под язык; туго затягивать на шее удавку. Я в совершенстве постиг ванга – науку о ядах – и узнал, как ничтожным их количеством отравить подушку указанного человека или обмазать край стакана, чтобы смерть жертвы была мучительной и растянулась на много недель. Я вызывал злобных лоа и вступал с ними в сговор, чтобы погубить души своих врагов. Своими чарами я заставлял труп вопиять о мести, искажал время, рушил преграды между жизнью и смертью, впускал в наш мир злобных тварей…

Я покинул Гаити в тридцать седьмом, после убийства соперника– хунгана – он угрожал донести на меня в полицию, и приехал сюда, чтобы скрыться от тех, кто хотел отомстить за его смерть. Тогда я был молод… и силен. Сейчас я не могу сдерживать их… не могу, я очень устал…

– Что такое эти твари с лодки? – требовательно спросил Кип.

Глаза Бонифация затопил страх, грозя выплеснуться через край.

– Подумайте сами. Что самая ужасная кара? Медленная смерть, когда тело и мозг изголодались по кислороду и каждая клетка корчится в агонии, когда минуты растягиваются в часы, дни, годы, когда казнь вечна и нет ей конца. Ссыхается на костях плоть, затвердевают внутренности, сморщиваются мозг и кожа на голове, по нервам растекается нестерпимая боль… Ни воздуха, ни солнца, ни спасения – лишь страшные подруги, смертная мука и тьма. Но смерть не спешит милосердно коснуться страдальцев своей рукой, она не освободит их, покуда они сполна не расплатятся своей плотью. Их души обречены на заточение в гниющем доме, и даже когда телесная оболочка начнет распадаться на куски, им не обрести покоя. Нет, покуда тлен не пожрет их целиком, или покуда не пронзят их черные злые сердца или не обратят их в пепел. – Он поднял глаза: – Полулюди, живые мертвецы, безумные от боли и ярости, алчущие жизненных соков в тщетной надежде угасить свой пламень. Уж я-то знаю. Ведь это я сделал их такими…

Кип замер. Его зазнобило.

По стенам метались огромные чудовищные тени, они таяли, уплощались, вновь рвались вверх.

– Когда в тридцать седьмом я приехал на Кокину, – продолжал Бонифаций, – здесь не было ни констебля, ни государственных чиновников. В церкви царили разор и запустение – за несколько месяцев до моего приезда здешний католический священник подхватил лихорадку и умер. И я стал священником; лучшего способа приобрести определенную власть над людьми и спрятаться от моих гаитянских врагов не было. Священник ничего не смыслил в вуду, и мне оказалось нетрудно найти последователей. Ко мне пошли за советом и помощью, я стал их хунганом и одновременно законным защитником; я насаждал суровые, пожалуй, даже чересчур суровые законы, и карал зло единственным известным мне способом: око за око.