С. Сомтоу - Валентайн

Грезил о вознесении в чертоги Господни. Видел себя героем. Весь сценарий строился на акцентировании обманутой и преданной невинности — алчные агенты, которые манипулировали наивным мальчиком, истеричная интриганка-мать (хотя все знали, что у настоящего Тимми Валентайна никакой матери не было), непорядочные продюсеры, — и в конце концов герой погибал от руки сумасшедшего фанатика. Актер, игравший безумца — звезда первой величины, мировая знаменитость, — должен приехать только на следующей неделе, и это вполне всех устраивало, потому что его роль собирались полностью переписать, что сейчас в спешном порядке и делалось.

Эйнджел знал, что прямо сейчас, в эту самую минуту, Брайен Дзоттоли сидит в его трейлере — в смысле, в трейлере Эйнджела — и переписывает концовку, потому что кто-то из юридического отдела решил, что персонаж проповедника-фундаменталиста слишком похож на кого-то из настоящих, реально существующих телепроповедников, на Бейкера, кажется, или на Дамиана Питерса, в общем, на какого-то там проповедника — земляка этого самого человека из юридического отдела. Впрочем, новая концовка никак не повлияет сегодняшний эпизод.

Как все странно сложилось, подумал Эйнджел. Еще пару недель назад Брайен Дзоттоли был всего лишь одним из многих голодающих авторов на чердаках Голливуда. А потом этот дядька пропал в зазеркалье, и Брайен вдруг сделался сценаристом мирового блокбастера — исключительно потому, что оказался поблизости.

Эпизод 94: Тимми стоит на крыльце своего особняка в Узле. На душе у него неспокойно. Его одолевают плохие предчувствия. Прошлое проносится перед глазами чередой быстро сменяющихся фрагментов — нарезка кадров в черно-белой сепии. Тимми поет песню «Вампирский Узел». Заходит в дом. В замедленной съемке — на последней ноте дом взрывается пламенем.

Эйнджел стоял у перил. Это был мастер-кадр — при монтаже из всего отснятого материала будет использовано только несколько секунд, — но он должен был отстоять до конца, беззвучно, одними губами, выпевая всю песню, пока оператор снимал крупные планы его лица и общие планы дома с крошечной фигуркой на крыльце. При озвучении здесь пойдет фонограмма, так что съемка была «немой» — то есть без звукового сопровождения. А это значит, что вокруг стоял жуткий шум — никто не пытался соблюдать тишину, необходимую при звуковой съемке, — и Эйнджелу это мешало сосредоточиться. Тем более что он не пел по-настоящему, а только делал вид, что поет.

Мотор.

Режиссер был где-то далеко-далеко. В другом мире. Эйнджел думал о Тимми, заключенном в зеркале, прибитом к дереву, — в ожидании, что его все-таки освободят. Эйнджел знал, что он сможет помочь. Каждый раз, когда он участвовал в съемках, играя Тимми, он пусть всего по чуть-чуть, но все-таки привлекал внимание людей к настоящему Тимми. И с каждым разом внимания становилось чуть больше. Оно копилось, потихонечку собираясь в критическую массу. Реальность и иллюзия — это как пес, гоняющийся за собственным хвостом. Как ин и янь.

Вступление к песне заиграло в динамиках, скрытых за фасадом.

Время близилось к обеду. Солнце жарило вовсю, но в иллюзии была зима. Землю засыпали отбеленными кукурузными хлопьями. Искусственный снег сыпался из окна, электрические вентиляторы направляли его в кадр элегантным спиральным вихрем. Еще один вентилятор дул прямо на Эйнджела, так что волосы били в лицо. Эйнджел закрыл глаза и попытался войти в ритм песни. Он все-таки сбился на синхронизации, но это было не важно, потому что ассистент оператора тоже сбился с установкой фокуса, и они не успели начать съемку с движения.

— Перерыв, Эйнджел, — объявил Джонатан со своего высокого «божественного престола» в тени сосен, там, где кончалась зима и начиналось лето.

Эйнджел был благодарен за передышку. Он заглянул в павильончик, взял кока-колу и шоколадный батончик и пошел к себе в трейлер.

Брайен сидел — работал.

— А где Петра? — спросил Эйнджел.

— Пошла посмотреть павильоны для съемок в помещении. Готовить тебе пресс-релиз.

— А Пи-Джей и Хит?

— Не знаю, тоже куда-то пошли.

— Брайен?

Брайен сидел за переносным компьютером. Повсюду валялись бумаги. Страницы сценария были помечены цветовым кодом, в зависимости от порядкового номера версии: розовый цвет — для второго варианта, синий — для третьего и так далее, — но сценарий уже столько раз переписывали, что «официальных» цветов не хватало. Страницы Арона были отмечены цветом индиго. Вариант Брайена будет кислотно-розовым.

— Брайен, я тут подумал... а вдруг мы поторопились с выводами? Я хочу сказать... я читал утреннюю газету, и там сказано, что это была какая-то шутка со спецэффектами.

Брайен на миг оторвался от работы.

— Я думаю, Эйнджел, это была никакая не шутка. Я думаю, все было по-настоящему.

— Слушай, Брайен. Я был там — в зеркале. С той стороны. Я знаю, что это такое. Это ад, Брайен. Настоящий ад, с огнем и серой. И вполне вероятно, что он там живой — где-то там. И мы можем вытащить его оттуда. Я слышал, полиция забрала эту дверцу с собой. Это где-то в соседнем городе.

— Кого уже нет, тех уже не вернуть, Эйнджел.

Эйнджел знал, о чем сейчас думает Брайен. О Лайзе, своей племяннице. Брайен рассказывал, как ему пришлось вбить кол ей в сердце... на волшебном чердаке в доме Тимми Валентайна. Эйнджел чувствовал, как ему больно, Брайену. Он знал, что Брайен относится к нему с недоверием, но не знал, что нужно сделать, чтобы у них установились хорошие доверительные отношения. Эйнджел догадывался, в чем тут дело. Все из-за Петры.

— Брайен? Ты на меня напрягаешься из-за Петры?

Эйнджел не знал, как еще можно задать такой деликатный вопрос. Только так — напрямую. В лоб. Как дурак.

— Конечно, нет, — сказал Брайен. Но Эйнджелу показалось, что он смутился. — И я на тебя не напрягаюсь. Петра любит тебя как мать. А мы с ней... ну, понимаешь... у нас любовь. Ты — еще ребенок. И взрослая женщина не годится тебе в подруги, правильно?

— Иногда правильно, иногда — нет, — сказал Эйнджел.

Брайен вернулся к работе. "Ну вот, опять я его разозлил, — подумал Эйнджел. — Жалко, что я не могу ему рассказать о маме. О том, что она заставляет меня с ней делать. А мне бы очень хотелось кому-нибудь рассказать. Хоть кому-нибудь. Я уже начал было рассказывать Петре в тот раз, но потом испугался. Но может быть, она знает и так. Может быть, все уже знают. Иногда мне стыдно и страшно смотреть людям в глаза".

И где вообще мама? — подумал он. Она же вроде его опекун на съемках, должна всегда быть при нем. Наверняка где-нибудь пьет втихаря...

В дверь постучали.

— Мистер Тодд, перерыв окончен. Вас ждут на площадке... — это был кто-то из ассистентов режиссера.